– Это неправда! Это не может быть правда! Если бы это была правда, они… мы… мы не жили бы так! Этого не может быть!

– Это правда, – сказал Эльфин. – Это не вся правда, но правда.

Керидвен вцепилась ему в лацканы:

– А какая вся?

У Эльфина сделалось испуганное лицо:

– Я не… не думаю, что вам стоит это видеть.

Керидвен зло тряхнула его за воротник:

– Покажи мне! Покажи мне, если начал! Можешь потом катиться ко всем чертям, но покажи мне!

Эльфин вздохнул, и опять развернул ее лицом к домам, в этот раз обхватывая крепче.

Он опустил ладонь ей на глаза – и она закричала, беззвучно, просто чувствуя, как воздух вышибает из легких.

Это не выглядело… это никак не выглядело, картинка даже не изменилась, просто стало ясно, что вот эти золотые нити, вот этот огненный шелк – стягивает, удерживает между собой пустоту, чтобы никто не развалился, не распался на части, не начал осыпаться вниз, вниз, вниз, в бездонную бездну внутри себя, стягивает швами отдельные куски, части, фрагменты, из которых состоит каждый, удерживает лоскуты и заплатки поверх боли, поверх горя, поверх отчаяния, которым нет конца, из которых состоит каждый, каждый, каждый.

Вот теперь это была правда, правда во всей полноте, и это было настолько прекрасно, и настолько невыносимо, и настолько больно, что словами это нельзя было передать.

Ноги у нее подкосились. Эльфин осторожно опустил ее на землю.

Керидвен поняла, что сидит на траве и плачет, а он стоит на коленях рядом и сжимает ее руку.

Все это было правда, невероятно огромная, прекрасная, ужасающая, невыносимая, и ее собственная жизнь на этом фоне ничего, ничего, ничего не значила. Будто она плывет, захлебываясь, в звездном небе, огромном, прекрасном, бездонном, равнодушном, плывет, выбиваясь из сил от красоты и горечи, рядом с которыми ничего, ничего, ничего не имеет значения вообще.

– Керри… Керри, простите меня.

Керидвен попыталась утереться ладонью. Получилось плохо. Рядом с ней на коленях стоял Эльфин, и глаза у него были как плошки.

Вокруг – внутри – плескалось звездное море, затопляя ее с головой, погружая в ледяные темные сияющие воды, снаружи прикрытые летним вечером, как бумагой, разрывая легкие, выбивая изнутри воздух.

– Керри… простите, мне не следовало… я не должен был…

Она мотнула головой. Все это было неважно, неважно, неважно.

– Керри… обвенчайтесь со мной.

– Что?

У нее даже не хватило силы изумиться.

– Я не могу дать вам другое человечество, – торопливо заговорил Эльфин. – Я не могу вам дать других людей. Но я могу… – он прижался лбом к ее ладони. – …я могу быть с вами в… – он проглотил слово, – в том, что вы видите. Если вы мне позволите. Столько, сколько смогу. Если я… если я поклянусь именем Единого, по человеческому обряду, вы поверите, что я не хотел вам зла?

– Я… я верю, – сказала она.

– Вы согласны? – умоляюще спросил он.

Я схожу с ума, подумала Керидвен, глядя на его молодое, точеное лицо, белеющее в темноте. Уже сошла. Мир вывернулся наизнанку. Но она представила, как возвращается обратно, одна, в темноте, зная то, что знает, и будучи не в состоянии рассказать это – хоть кому-то, хоть как-то, запертая в немоте навсегда, навсегда, навсегда…

– Да, – сказала она. – Я согласна.

Теплые руки обхватили ее. Дышать стало легче – будто голову подняли над водой. Возле уха раздался шепот.

– Вот и хорошо. Я не причиню вам зла. Верьте мне, Керри… верьте.

Ноги Керидвен не держали, поэтому Эльфин подхватил ее на руки и понес. Мир вокруг смешался. Вокруг плескалась ночь, черная, как чернила. Керидвен подняла голову и увидела, что звезды в небе завиваются спиралью и сходятся в точку – точь-в-точь кто-то месит густой крем ложкой. Голова гудела, как пустой колокол. Эльфин усадил Керидвен в угол повозки и накинул ей что-то на ноги. Стало теплее. В темноте заржали кони.