– Что он так смотрит? Что, обопью я его? Да пожалуйста, не надо мне ничего!

Эльфин обернулся на слугу:

– А, Флинн? Он просто тебя боится. Но продолжает выполнять свой долг, как его понимает, – он взял печеньице с блюдца и начал жевать. – По-моему, это достойно похвалы. Ах, и бискотти здесь отличные, попробуй!

Керидвен неохотно взяла печенье и откусила кусочек. Флинн у двери ощутимо выдохнул и отвел глаза. Эльфин откинулся на спинку дивана и засмеялся.

Керидвен оглянулась на слугу:

– Что это с ним?

– Это старая традиция. Съеденный в доме хлеб означает, что гость не может причинить вреда. Это было бы невежливо.

– Он принял меня за дану? – удивилась Керидвен.

Эльфин протянул руку, поправляя выбившуюся у нее прядь.

– Это очень легко сделать.

Ей захотелось обернуться и посмотреть, нет ли кого за ее спиной, потому что, конечно, он не может смотреть так на нее. Как на раскаленное стекло. Но потом она вспомнила то, что видела – там, над Ллангатеном – и поняла, что может.

– Ты всех людей так видишь? – спросила она.

Эльфин опустил ресницы, погашая взгляд. Потом кивнул.

Это ее успокоило. Это все объясняло.

Керидвен взяла еще одно печеньице и принялась разглядывать стены. Напротив висели портреты – мужчина в мундире, с алой лентой через плечо, и женщина в алом платье, с диадемой на голове. У ног ее играл мальчик.

– Кто это? – спросила Керидвен, кивая на женщину.

– Королева. И ее сын, Утер.

– Красивая, – задумчиво сказала Керидвен. – И платье вон какое…

Интересно, бывал ли Эльфин во дворце. Видел ли королеву. Наверное, видел. И лицом к лицу и… изнутри.

Интересно, а королева? Королева видит так людей? Нет, наверное. Наверное, так только монахини могут. Да и то не все…

– У такого художника кто угодно красивым будет. А что до платья… – Эльфин тихо засмеялся и скользнул по ней взглядом, как портной.

Керидвен невольно глянула вниз – не разлила ли она чего на передник и ойкнула. Вместо шерстяной юбки по коленям струился бархат, тяжелый и мягкий одновременно. Широкие рукава расходились вниз, из-под них пеной стекало кружево.

– Оно настоящее?

Эльфин покачал головой:

– Это иллюзия. Но я подумал, что тебе понравится.

Керидвен потрогала тяжелый алый бархат. Потом изогнутый подлокотник дивана. Потом разломила печенье. Странно это было – где-то внутри себя она знала, что все это состоит из пустоты, кружащей внутри себя. Настоящие – только люди. И то не полностью. Не целиком. И еще Эльфин.

– Все иллюзия… – медленно проговорила она. Печенье было сладкое. Бархат был мягкий. – Можно мне мое платье обратно?

– Да, конечно, – торопливо сказал Эльфин, и все стало, как было. – Тебе не понравилось?

Керидвен пожала плечами:

– Красивое. И вырез удобный, младенца кормить самое то. Только не мое. Лучше я буду как всегда, – она усмехнулась. – Надеюсь, твоего друга-епископа это не слишком скандализирует.

– Он мне не друг, – сказал Эльфин.

Слуга растворил дверь, и появился человек в черном.

– Господин Гаттамелата.

Эльфин встал ему навстречу и чуть поклонился:

– Господин епископ.

Керидвен тоже поднялась, не вполне понимая, как ей вести себя. Она сделала реверанс на всякий случай. Человек в черном повел в ее сторону глазами.

– Флинн сказал мне, что вы явились по поводу долга.

– Совершенно верно, – Эльфин кивнул, и все свечи кивнули за ним следом. Тень епископа сжалась и опять выросла до потолка.

– И что вы потребуете?

Эльфин улыбнулся:

– Ничего, что противоречило бы вашим обетам. – Он сделал шаг назад и взял Керидвен за руку. – Я хочу, чтобы вы обвенчали нас по человеческому обряду.

Епископ заморгал и стал похож на филина, которого вытащили из дупла.