Второй день подряд слабая надежда начинала сменяться апатией, от которой до отчаяния рукой подать. Солнце по-зимнему рано скрылось за горизонтом, а стрелки часов застыли на четырех после полудня, когда звонок ожил и истерично залился трелью. От неожиданности Нюрка едва не свалилась со стула. Спотыкаясь о собственные тапочки и путаясь в полах халата, бросилась открывать первую дверь. Дрожа всем телом, бегом пересекла общий коридор и поспешно распахнула вторую…

Улыбка моментально исчезла с ее губ. Тело охватил болезненный столбняк: на лестничной площадке толпилась компания Семена в полном сборе и с самим Семеном во главе. Нюрка с трудом справилась с оторопью и попыталась захлопнуть дверь. Не тут-то было! Семен успел подставить ногу, а в следующий момент с силой открыл дверь на полную ширину.

– Нюрка, ты что так не гостеприимно? – Посетовал досадливо, обдав ее совсем свежими водочными парами. – Мы ж по-товарищески, мы не ссориться, а мириться пришли. Должок за нами числится, вот отдать спешили… А ты гостей встречаешь – дверью по морде. Нехорошо… Неужели так и будешь на пороге держать? Пошли, пошли, – подзадорил всех, и компания ринулась в квартиру, почти насильно увлекая за собой Нюрку…

На кухне Семен торжественно продемонстрировал купюру и, положив на стол, азартно прихлопнул ее ладонью:

– Вот пятерочка, как с куста. Мы долгов не забываем… А это что? – Приподнял полотенце. – О-о-о! Ты прямо как чувствовала, что в гости нагрянем. С чем это он? – Ковырнул пирог пальцем, обнажая начинку. – С капустой! Молодчина, с капустой – мой любимый. Ну, закусь есть, Витек, не жиль бутылку! Сейчас мировую пить будем.

– Не надо… Пожалуйста, не надо!.. – Попыталась протестовать Нюрка, но на ее слова никто не обратил ни малейшего внимания.

Если бы Нюрку попросили описать словами ее ужас, она бы едва ли справилась: в ее квартире, ее крепости, было тесно как раз от тех, от кого она в первую очередь здесь и пряталась.

Один из компании достал из-за пазухи непочатую бутылку водки. Семен вовсю шерстил по буфету, расставляя на столе разнокалиберную посуду – от рюмки до чайной чашки. Емкости тут же наполнились водкой. Семен разломал пирог на куски и поднял стакан:

– Ну, вперед! Как говорится, лучше хороший мир, чем плохая война. – Залпом выпил, понюхал пирог и откусил с добрую половину куска. Смачно двигая челюстями, окинул взглядом забившуюся в угол Нюрку и налитую для нее нетронутую рюмку: – А ты чего это не пьешь?

Затравленно пряча глаза, Нюрка отрицательно покачала головой.

– Ты что, нас не уважаешь? Выпить с нами брезгуешь? – Семен начал злиться.

– Не надо… Я совсем не пью… – Попыталась оправдываться Нюрка.

– Не можешь – научим, не хочешь – заставим… У нас так на заводе говорят, не слышала? Ну, пей! Ребята, придержите Квазимоду!

После короткой возни Нюрка оказалась в надежных захватах. Ей зажали нос, а когда задерживать дыхание больше не было сил и Нюрка открыла рот, чтобы хватануть глоток воздуха, выплеснули туда содержимое рюмки. Нюрка задохнулась. Ее отпустили, и она, согнувшись в три погибели, пыталась прокашляться и хоть немного прийти в чувство.

– Так-то лучше, а то «мама, мама». – Семен хохотнул с одобрением. – Мы ж не звери какие. Мы люди с понятием. Вот на днях Петрович вызвал нас и сказал, как мужик мужикам: «Нехорошо! Нехорошо ущербных обижать». А мы что? Мы сразу осознали. Раскаялись, можно сказать. А ты с нами выпить брезгуешь! Нехорошо… Еще, что ли, по одной?

Бутылки водки на пятерых, не считая глотка влитого в Нюрку, хватило ненадолго. Кто-то из компании нанес визит холодильнику и сразу обнаружил полную бутылку коньяка.