Сяо Вэнь предупреждал, что его арест лишь вопрос времени. В тот раз лекаря отпустили потому, что у гильдии были только обрывки его воспоминаний и никаких вещественных доказательств. Вынести приговор, имея лишь жалкие крохи улик, было невозможно. В Яотине действовали иные законы, нежели в империи, но люди бы все равно выступили с протестами, прознав, что лекаря пытали особо жестокими способами, буквально выдирая из него признания вины.

Гильдия все еще пыталась сохранить лицо перед народом. Гвардейцы хоть и действовали вне рамок закона, объясняя это тем, что суровые времена требуют суровых мер, однако не творили самосуд на улицах города – они учиняли его за стенами резиденции. Взятые под стражу торговцы, из которых на эту улицу вернулись всего двое, не помнили ничего, что происходило с ними в те дни. Но на их телах не было ран или каких-либо других следов, отчего люди испытали небольшое облегчение.

Лю Синь работал до самого вечера, не отвлекаясь на посторонние мысли. Он боялся, что если начнет гадать, что именно в данный момент происходит с Сяо Вэнем, то переживания захлестнут его с головой. Снадобье Бедового льва было сложным, требовалась полная сосредоточенность, чтобы не перепутать порядок ингредиентов и формул. Лю Синь бросил все силы, стараясь поскорее закончить, ведь единственный, кто мог помочь Сяо Вэню, – это Дун Чжунши, по приказу которого творились сейчас самосуд и бесчинства. Чтобы остановить все это, он должен был прийти в себя – должен был увидеть, во что превратил свой город.

Лю Синь понятия не имел, как проберется внутрь резиденции, позволят ли ему встретиться с главой и как ему вызволить Сяо Вэня. Решив сделать перерыв и все как следует обдумать, он налил себе еще одну порцию бодрящего чая. Заметив, как дрожит отвар в чаше, Лю Синь надолго задержал взгляд. Как назло, мысли в голове смешались, словно в калейдоскопе, и просвета не было видно.

Три мерных стука в дверь выдернули его из тяжелых раздумий.

«Цзэмин вернулся», – решил Лю Синь.

Отворив дверь, он удивленно приоткрыл рот, глядя на то, как человек перед ним снимает с головы капюшон.

В резиденции главы гильдии царила праздничная атмосфера.

Лепестки зимней вишни кружились под потолком и парили в воздухе, овевая своим ароматом всех, кто находился в главном зале.

Одетые в светлые парчовые одежды с широкими золотыми поясами, все двенадцать глав гильдии сидели каждый за своим столом, наслаждаясь гарпунным танцем[1]. Танцовщицы, облаченные в наряды из лилового шелка, извивались под звучание флейт и гуциня, изящными движениями подбрасывая вверх золотые гарпуны с нанизанными на них широкими синими лентами. Члены гильдии завороженно следили за красавицами, тихо переговариваясь друг с другом и отпуская комментарии.

За спиной каждого из них были дочери, и лишь одна женщина – первая жена Дун Чжунши – сидела чуть ниже места главы.

На самом же возвышении восседала нынешняя судья гильдии. Одетая в иссиня-черную строгую мантию с высоким воротником, она была единственным темным пятном в этом зале. Ее высокую прическу туго стянули синие нефритовые гребни, а бусины, висящие у висков, не издавали ни малейшего стука – женщина сидела неподвижно, как монолит. Светлыми глазами она неотрывно следила за каждым гостем в зале, не обращая внимания на представление.

Нынешней судьей гильдии была женщина лет тридцати с небольшим.

Простолюдинка по рождению, она не являлась ни выдающейся заклинательницей, ни владелицей богатого дома, ни наследницей обширных земель.

Человек, избранный на место судьи, обязывался полностью посвятить себя служению вольным городам. Главным условием для этой должности было полное отсутствие мирских радостей и забот.