Ей жизнь спасло только присутствие Лизы.

Ну и то, что потом мне до нее не было дела. Мне надо было дочь спасать…

Неврологи, психологи, психоневрологи…

Потом бабки, экстрасенсы, ведуньи, заказанные молитвы в монастыре…

Черт, я все собрал, что мог…

Пока наконец один старенький профессор не взял меня за руку и не посоветовал тихо: “Увезите ее… Перестаньте мучить ребенка. Просто увезите ее… Туда, где не обязательно говорить…”

И вот я сижу в глухой деревне напротив молоденькой учительницы, рыдающей от боли за мою дочь и…

И понимаю, что безумно ей благодарен за эти обвинения.

Она первый человек, который не попробовал меня успокаивать, а прямо сказал – что я скотина!

И почему-то от этого легче.

– Спасибо вам, – произношу тихо. – За справедливость, – отвечаю на ее молчаливое недоумение. – Вы задали совершенно верный вопрос… Как я мог это допустить? – кривлюсь, словно от тошноты.

Меня и правда, кажется, уже тошнит от этих воспоминаний.

– Наверное, – продолжаю, – я никогда не умел выбирать себе женщин, – хмыкаю. – Как видите, сейчас в доме их нет, – дергаю подбородком. – И не будет! – тут же прихожу в себя. – Ну… Не считая вас. Но вы же няня!

– Вообще-то, я собиралась быть учительницей, – иронично и словно устало хмыкает Инга.

– Кстати! – встаю, направляюсь к посудомойке.

Удивительное дело, но этот разговор изменил гораздо больше, чем я думал. Все вдруг стало просто и понятно. Я – мудак, который не смог уберечь дочь. Она – умный педагог, с открытой душой и сердцем, которая заинтересована исключительно в своей работе. И в моем ребенке.

И вдруг общаться становится легко и, можно даже сказать, приятно.

– Там Петрович собирался со своей пассией вернуться в деревню. Не хотите прогуляться? Пообщаться с ним, так сказать…

– Я? – распахивает глаза. – А вы…

– И я, конечно, с вами, – отпущу я тебя одну к этому жуку, сейчас вот… – Только кухню приберу, – улыбаюсь. – Дочь решила, что моя очередь мыть посуду!