Первые дни после кончины хана Халиля Нурсолтан провела в слезах и молитвах. В её покои, где, казалось, витал дух смерти, допускались только плакальщицы. Одни горевали о безвременно потухшей жизни повелителя, другие – возносили свои охрипшие голоса к небесам, нараспев зачитывали суры Священной книги[49]. Она сидела в одном ряду со старухами, прикрывшись покрывалом скорби, а мысли бродили в беспросветной тьме. Нурсолтан винила себя в смерти мужа, и никто не мог разуверить её в этом. Почему в ту роковую ночь она не оказалась около Халиля? Ханум была уверена: он звал её, со страхом обращал свой лик в пустоту жестокой ночи. Он звал её, а она не пришла, не вырвала его из рук смерти, оставила умирать в жесточайших муках.

– О Всевышний, простишь ли ты когда-нибудь мой грех? – шептали её пересохшие губы, и одинокая слезинка сбегала из измученных, не знающих сна глаз.

В один из вечеров, когда её переполненное горем сердце рвалось из груди, она, как слепая, отправилась в сад, туда, куда звала её душа. Ноги сами привели к любимой скамье Халиля. Теперь она понимала, почему он так любил здесь бывать. Этот отгороженный деревьями и розовыми кустами уголок сада существовал вне всего мира, это была его мечта. Ослабевшие ноги не держали её, и Нурсолтан опустилась на край скамьи: «Ах, Халиль, ты так хотел жить в тиши и покое, вдали от всех людей, ты так звал меня с собой. Но я не поняла твоих стремлений. Твой отец очень любил тебя, Халиль, но он ошибался, избрав тебя в свои наследники. Ты не был рождён для трона, мой бедный Халиль, ты мог быть поэтом и странником. Мог идти с посохом дервиша по миру, глядеть на него глазами мудреца, и это была бы твоя жизнь! О, как поздно я это поняла! Но сейчас твоя душа, должно быть, обрела покой. Там, в садах Аллаха, ты найдёшь всё то, что так безуспешно искал на Земле».

Нурсолтан отёрла мокрое лицо и поднялась со скамьи. Она больше не могла плакать и проводить дни в бесцельных причитаниях. Для живых жизнь продолжалась, и она должна была жить дальше. Молодая ханум почувствовала это с огромной силой, когда возвращалась назад из сада. А сад буйствовал пышным цветением и неумолчным пением птиц, тёплый воздух полнился опьяняющими запахами. Нурсолтан не удержалась, набрала охапку цветов и так и вернулась в гарем, прижимая к груди яркое облако тюльпанов. Десятки плакальщиц спали по углам покоев, подсунув под головы атласные подушечки. Она хлопнула в ладоши, призвала прислужниц и евнухов:

– Дайте им вознаграждение и проводите с миром, – указала она на старух. – А после распахните окна, хочу всю ночь слышать запах цветущих яблонь!

Этой ночью ей приснился Менгли, впервые за долгие месяцы. Но ей не дано было знать, что крымскому солтану она снилась каждую ночь.

Ему снился один и тот же сон: огромная степь, покрытая буйно цветущими травами, пышущий жаром полдень и босые ступни девушки, осторожно ступающей по шелковистой траве. Он чувствовал, как гулко начинало стучать сердце, отдаваясь бешеными толчками в висках. Всем своим естеством ощущал Менгли приближение девушки, и вот она оказывалась рядом, склонялась над ним… И он, немея от восторженного возбуждения, вскидывал глаза, ожидал увидеть желанное, любимое лицо. Но жестокий сон, подаривший волшебные мгновения, внезапно прерывался. Он протестующе кричал, пытался разогнать быстро сгущающиеся клочья тьмы, которые скрывали дорогие черты. Он звал её, протягивал руки, разрывал своими криками непреодолимые оковы сна. Всё заканчивалось тем, что очередная женщина, делившая с ним ложе в эту ночь, обеспокоенная, будила его. Солтан открывал глаза, но вместо пленивших его сапфировых глаз Нурсолтан видел чужое лицо, казавшееся ему в тот миг грубым и безобразным. Менгли отталкивал от себя ничего не понимавшую женщину, осыпал её бранью и угрозами, прогонял прочь из своих покоев. И лишь оставшись один, зарывался с головой в ворох атласных подушечек, давил рвущийся из груди звериный крик, полный тоски и отчаяния. Шёл третий год с тех пор, как он расстался с Нурсолтан, а боль разлуки всё не отпускала. С каждым днём она становилась лишь сильней, не позволяла ему со всей полнотой отдаваться радостям жизни. Лишь несчастья, случившиеся в его жизни одно за другим, помогли ему, нет, не забыть, а только отодвинуть в глубину своего сознания образ любимой.