В начале весны Менгли-Гирей был приглашён ко двору великого князя. Столица литовского княжества была основана ещё родоначальником великокняжеской династии Гедимином[53]. Сам город Вильно мрачностью массивных строений из тёмного камня резко отличался от белокаменных городов Крыма, игравших яркой мозаикой и росписью стен. Как только въехали в столицу, Менгли-Гирей перевёл коня на неторопливый шаг. Так же медленно ехали вслед за ним его ближайшие огланы и телохранители. Около кафедрального собора, двускатную крышу которого поддерживали высокие колонны, возвышался запустелый языческий храм, называемый в народе башней Криве-Кривейто. Стая чёрных воронов с криком сорвалась с верхнего купола башни, пронеслась над самой землёй и скрылась из виду. Крымский солтан невольно замедлил шаг коня, опасливо покосился на языческое сооружение. Стены башни были испещрены старинными таинственными письменами. Менгли-Гирей слышал, что когда-то эту башню окружала дубовая роща, а у столетнего дуба день и ночь горел священный огонь, за которым присматривали девы-жрицы – войделотки. В самой башне жил главный жрец – прорицатель Криве-Кривейто и священные змеи. Ещё при Гедимине в Вильно пришла православная вера, но и язычество не находилось под запретом. Всё изменилось при отце нынешнего великого князя Казимира – Ягайло. Приняв католичество, а вместе с ним и корону Польши[54], Ягайло приказал погасить священный огонь в храме Вильно, срубить столетний дуб и уничтожить священных змей. Только на одно не решился Ягайло: уничтожить саму башню. Побоялся древнего предсказания, которое гласило: «Как выпадет из башни последний камень, пресечётся род последнего из великих князей». Вот и стояла башня нетронутой.

Великий князь Казимир принял крымского солтана ласково, расспрашивал о его заботах и тревогах. Пообещал прислать обоз с продуктами, но по-прежнему молчал о своём главном обещании. Он произнёс его, когда Менгли-Гирей впервые переступил порог Кревского замка, обещал дать воинов, как только это потребуется крымцу. Солтан провёл при дворе в Вильно всё лето и осень и, раздосадованный, вернулся назад в Троки. В замке его ожидали письма крымских карачи. Он зачитал их, поднявшись на открытую площадку круглой башни. Здесь никто не мешал думать, да и окрестности были видны со всех сторон, а солтана все эти месяцы не покидала тревога, словно ожидал подвоха от Нур-Девлета: посланного войска или тайных убийц. Пока читал послания из Крыма, пошёл редкий снег. Он и не замечал этого, искал хоть в одном из свитков заветные слова. Но в посланиях всё было, как и прежде: обещания скорых перемен, порою казавшиеся пустыми и призрачными. Менгли-Гирей прочитал последнее письмо беклярибека[55], выпростал руку из широкого рукава, протянул ладонь, поймав крупную снежинку. Но кристальная звёздочка не пожелала лежать на ладони, растаяла и исчезла без следа. «Вот так же тают и мои надежды», – подумал он с неожиданной болью и тоской.

А вскоре солтану Менгли прибыло нежданное известие из Казани. Письмо было от мурзы Хусаина, который гостил у сестры. Сердце солтана забилось, когда он дошёл до строк о Нурсолтан. Мурза Хусаин сообщал, что его любимая сестра овдовела и волею Аллаха спустя четыре месяца будет свободна для новых брачных уз. Весь мир перевернулся в тот миг в глазах Менгли. Как одержимый, перепрыгивая через ступеньки, он бросился искать Эсфан-оглана. Верного соратника солтан отыскал на обширном дворе, где тот обучал молодых воинов стрельбе из лука.

– Эсфан-оглан!

Менгли с трудом заставил себя замедлить шаг, чтобы не выглядеть смешным в глазах воинов. Они и так во все глаза уставились на своего господина, такого взволнованного голоса не слышали у него никогда.