– А здесь не тюрьма, что ль?

– Из нашей тюрьмы к реке сбежать можно, в леса. В русскую баню, с мужиками потолковать.

– А там нет лесов, что ли?

– Там деревья не те. Птицы не те. Там ворон не по-нашему каркает. Знаешь, что я тебе скажу, – не поддавайся. Я вот все в своей глуши книги читаю. Серьезные все книги, несмотря что пьянь. Мефистофель на кухне ведьмы говорит: «Я здесь в своем элементе». Понимаешь, мы здесь в своем элементе. Есть особая химия жизни. Там она не твоя. Не твоя химия. Вот и все. Там ты не в своем элементе будешь. Попомнишь мои слова.

Они как раскрашенные, разрисованные тонкой колонковой кисточкой фарфоровые статуэтки. Он розовый, голубоглазый, белозубый. Каштановые густые волосы лежат волной. Необходимо несколько поколений жизни в довольстве, сытости, витаминном изобилии, на свежем воздухе пригорода, в приволье комфортабельных собственных домов, чтобы народилась такая вот ангелоподобная порода евреев.

Его зовут Джек Айзенберг. И конечно, он зубной врач, дантист, американский князь Болконский. Чистый, промытый, пропудренный, с выбритыми подмышками. Розовый, фарфоровый Джек Айзенберг. Его жизнь, как движение немецкого поезда, точно совпадает с расписанием. Детство в пригороде, в чистеньком стандартном домике, хорошая частная школа, «дэнтелскул». Зубоврачебный офис у Центрального парка на Манхэттене. Женитьба на голубоглазой, фарфоровой Пам.

Он приходит в клуб в пятницу днем. Ровно в четыре. По Джеку можно сверять часы. Снимает галстук от Диора, костюм из Лондона, ботинки «Аристокрафт». Красив, строен, белозуб. В меру рельефная мускулатура, его фаллос – как бутон тюльпана.

– Грегори, я буду делать упражнения на велосипеде, а ты поговори со мной. Не уходи, Грегори. Говори со мной.

Говорит по преимуществу он.

– Понимаешь ли, Грегори, какая, в сущности, разница, кто сколько зарабатывает? Ты, к примеру, делаешь двадцать пять тысяч в год, я пятьдесят. Какая разница? Все суета.

– А что не суета?

– «Инвестмент», помещение капитала. Ты, к примеру, купил дом. Который ежегодно дорожает на десять процентов. Я ужинаю в дорогих ресторанах, езжу в Европу. Что мои пятьдесят по сравнению с твоими двадцатью пятью?

– Извини, Джек, мне надо к телефону.

– Поговори со мной, Грегори.

Джек размеренно вращает станок-велосипед стройными загорелыми ногами в новеньких белых «адидасах». Он весь как реклама клуба здоровья.

– Я хорошо зарабатываю, Грегори, но все вкладываю в бизнес. Это мой главный «инвестмент». Бормашина знаешь сколько стоит? А поставить в офис телефон? У меня нет денег, Грегори. Совсем нет денег. Но у меня «инвестмент».

– Джек, по-моему, меня ждет клиент.

– Не уходи, Грегори, поговори со мной.

– А ты книги читаешь, Джек?

– Нет времени. Ты не знаешь, что такое бизнес. Только газеты просматриваю. Грегори, измерь мне давление.

У Джека все идеально. И кровяное давление у него идеальное: 120 на 75. Мне бы такое.

– Понимаешь, Грегори, Бог дал нам тело, а что уж мы будем с ним делать, это наш бизнес. У меня строгая диета. Завтрак – грейпфрут и яйцо, на обед отварной цыпленок с рисом, салат. На ужин – тунафиш. Туну не следует есть в оливковом масле, только в воде.

– А кто написал «Моби Дик», Джек? – спрашиваю в озверении.

– У нас в Америке, – говорит Джек с некоторым озлоблением, – человек, читающий книги, – дерьмо. Он не может делать деньги. Если хочешь быть дерьмом, читай fi ction, я читаю книги по специальности.

Но Джек не может долго обижаться – это не комфортабельно.

– Понимаешь, Грегори, у романтика и поэта в нашей жизни нет шанса. Поэт, писатель. Это смешно. Только крошечные группки где-нибудь в Нью-Йорке или Бостоне интересуются поэзией. Все заполнило TV… А ты делаешь массаж женщинам, Грегори?