Я говорил, а она смотрела мне прямо в рот, изредка заглядывая в глаза, но я понял, что мои слова до нее не доходят. У меня дурная привычка, дома, при разговоре с женой или со старшей дочерью использовать немецкие слова. Например, слово «ферштеен», у меня звучит чаще, чем «понимаешь», я часто использую в разговоре самые ходовые немецкие слова, как-никак, в Германии находимся. И это уже вошло в привычку, даже дочь, хотя ей всего-то три года, услышав мое «ферштеен», согласно кивает головой и протяжно говорит: «да-а-а»

Видя, что девочка плохо меня понимает, я повторил ей еще раз, а в конце машинально произнес: «ферштеен?». Девочка на моих руках отрицательно закрутила головкой. Меня стали глодать странные сомнения. Я разглядывал девочку, пытаясь найти какие-нибудь отличия от наших детей, но, вроде, нет ничего особого. Я подумал, что эта девочка немка, детей, ведь, внешне не различишь, и позвал свою жену.

Но в это время в дверь постучали, и вошла одна из женщин с «лавочки».

– Валя! Валя! Девочка в красненьком платьице-то еще у вас? – зашептала она.

– А что случилось? Мама девочки нашлась? Чья она? – вырвалось сразу много вопросов у Вали.

– Да, мимо «лавочки» девочка несколько раз прошла, ищет она кого-то, и слезы у нее на глазах. Лет десять – двенадцать ей, – говорила женщина скороговоркой. – А только что женщина прошла, немка, из красного дома за переулком, тоже головой крутит и озабочена уж очень. Вы не разговаривали с девчушкой? Наша она или нет? Понимает она по-русски?

Тут уж все мои сомнения рассеялись, ну, конечно же, она – немецкая девочка. Сдружилась с нашей Варькой и все тут. Хорошо им обоим, и какая разница, кто есть кто. Они обе даже и не подозревают, наверное, что можно говорить на каком-то чужом и непонятном языке, да и зачем?

Я вступил в разговор с женщинами, выйдя в прихожую и не спуская с рук девочку, которая, испугавшись паровозика, обвила мою шею своими ручонками.

– Сначала мне показалось, что она, увидев в кроватке Оленьку, чуть слышно сказала: «Нох кляйн», что значит – еще маленькая. Но я решил, что мне почудилось. А потом я ей говорил, а она не понимала, поняла только слово, сказанное мной по-немецки. И она закачала головкой.

– Как тебя зовут? – спросила девочку Валя по-немецки.

– Ася, – незамедлительно последовал ответ. Возможно, что она не совсем правильно произнесла свое имя.

– Твоя мама тебя потеряла и теперь ищет. Пойдем, я отнесу тебя к маме.

Девочка, услышав ее слова, оторвалась от меня и, согласно махнув головкой, потянула свои ручонки к Вале.

Раздался общий вздох облегчения, и они вышли из квартиры.

Мама девочки отыскалась тут же, она далеко и не отходила от нашего дома, вокруг которого носились дети. Попробуй, разбери, кто из них кто.

Только мамы, подав голос из окон, точно знают, что на их зов: «До-о-мой», прибежит ее ребенок, сын или дочь, уж у кого кто есть. Но не исключено, что он может прийти не один, приведет друга или подружку, а кем он или она окажется, не важно.

Лишь бы человек был хороший. А дети, они еще как ангелы, чисты душой и совестью.

Мы, с друзьями, бывшими одноклассниками, избрали для себя местом отдыха летом, в воскресные дни, далекое лесное озеро. Ездили туда группами человек до десяти, но чаще нас было меньше, не все имели возможность отдыхать. Обычно, садились на самый медленный поезд. Он тащился туда часов около пяти, хотя и сотни километров дороги не было, останавливаясь, как говорят, около каждого столба. За станцией, где мы выпрыгивали из вагонов, толпились несколько домов, перекосившихся от старости, но мы и в этом видели что-то романтическое. Лесной дорогой толпами, кучками и просто парами люди направлялись на отдых. Сосновый бор питал любителей природы густым смоляным настоем, прочищая легкие. Редко увидишь, что кто-то в пути закурил. Идти по мягкой от хвои дороге – одно удовольствие. Сосны – великаны прячут идущих к озеру людей от жарких солнечных лучей, но прохлады нет.