Мы прошли на горку из топаза
и на этом холмике присели.
«Полетим туда, на это небо! —
показал своей рукою светлой,
взглядом, полным благости нездешней. —
Там престол Подателя всех светов,
в коих и купается творенье».
Что-то говорил мне добрый ангел,
я смотрел в возвышенное небо,
ангела не слышал, восхищенный,
трепетом исполненный и светом,
в сладкое бессилье погрузился.
«Все понятия земли здесь сгинут,
образы изменятся земные,
канут в Божию непостижимость!»
От светила, где мы опустились,
до державного престола Бога
превеликое есть расстоянье —
от Земли и до Урана меньше,
небосклон, какой я мог увидеть,
светлыми мирами был наполнен,
озарён вращающимся шаром,
от которого лучи бессмертья
во все стороны лились реками.
И когда Творец могучим словом
землю нашу по ветру развеет,
а все мировые океаны
струями сребристыми прольются
в пропасти необозримой бездны, —
столь же изобильные сиянья
потекут тогда, полны бессмертьем,
в необъятные просторы мира.
Сквозь пространства голубого света
многие кометы пролетали
с быстротою невообразимой
во все стороны – и так, и эдак,
то высоко к небу, то обратно;
пчелами кометы проносились
по увенчанному тишью утру.
Так вот пчелы вьются над соцветьем,
а Творец рукою благодатной
манну им цветочную дарует.
«О хранитель, Всеблагого сыне,
что шаров движенье означает
в пламенеющем том поднебесье:
эти вверх, а те назад стремятся,
тёмные – к святому небосводу,
светлые же книзу полетели?»
Лик божественный передо мною —
вечной молодости воплощенье,
утренней зари отображенье;
взоры ангельские омрачились.
«Те шары, что движутся по небу
и которые теперь ты видишь
словно темные простые пятна —
солнца это, вожаки созвездий,
убежавши из неволи тяжкой,
по священной воле Миродавца,
они ищут, где б остановиться,
чтоб принять в себя лучи бессмертья;
коронованные вечным светом
в вечности они вращаться будут».
Чуть вперед меня он пододвинул,
указал на то, что было слева.
«Видишь ли вон этот шар пустынный,
что окутан плотно черным дымом.
Он один на световом просторе
облачился в черную порфиру;
зла он всяческого воплощенье,
под единой собранного крышей,
он престол для мрака представляет,
ужасом наполненный театр!
Это ад, а Сатана царём там,
тёмный дух и ненавистник неба,
зло ему единая утеха,
он со злом навеки обручился,
злу принес невиданную жертву —
часть шестую воинов небесных
сладкого лишил навек блаженства8,
уволок их в царство страховито
на сплошные вечные мученья;
вам ведь тоже от него досталось!»
Когда выплеснет все волны море,
отбушует прошумевшей бурей,
то стихийных сил оно лишится;
изнурённое от напряженья,
море возвращается обратно
в колыбель песчаную и в зыбку.
И ослабшая душа поэта,
занесённая виденьем неба
за воображения границу,
в прежнее уныние впадает;
крыл мечтания она лишилась,
мрачные отверзлись ей провалы,
что пожрать всегда готовы душу,
словно б привиденье ей явилось;
птицей пойманной душа трепещет,
криками напугана о смерти,
разрушительнице мирозданья,
к краю пропасти душа подходит.
Ангел с белоснежными крылами
душу мою спас таким внушеньем.
«От огня Создателя не бегай!
Искра ты, сотворена для неба
и отмечена бессмертным Богом.
Позабудь свою земную зыбку,
всё чревато там неволей, плачем,
глупость там повенчана с тиранством,
люди от трудов изнемогают,
славят Цезаря и Александра,
смертоносные соблазны всюду
и везде тебя подстерегают».
Я стряхнул с себя оцепененье,
ангелу бессмертному сказавши:
«Кто из духов, светом сотворенных,
согласился бы своей охотой
на себе носить оковы смерти;
по своей кто доброй ясной воле
мятежа безумного желал бы,
где вражды полощутся знамена,
пагубные вспыхивают распри,
где гниют и каменеют души?
Наши судьбы, как отравы чаши;