– Мама и папа не знают, что я звоню.

Мама и папа. Как это похоже на Эйвери. Вивьен быстро подсчитала и поняла, что «девочке» сейчас, должно быть, около двадцати пяти лет.

– Я хотела написать вам, но не знала и куда. Потом я увидела рекламу вашей пьесы. Режиссер-постановщик дал мне этот номер.

Вивьен вспомнила детскую склонность Эйвери Сент-Винсент к дедукции, стопки романов Агаты Кристи под ее lit à la duchesse[8], но ничего не сказала.

– Я полагаю, вы все еще сердитесь на нас.

У Вивьен начала раскалываться голова. Только что подвергшаяся нападкам со стороны ведущих лондонских театральных критиков, она была не в настроении разговаривать по телефону с младшей сестрой своего покойного жениха.

– Ну, по крайней мере, это вы обо мне помните.

Последовало молчание, затем снова нервное постукивание ногтями. Вивьен удивилась, что до сих пор не напугала Эйвери. Она задавалась вопросами, какой молодой женщиной выросла Эйвери и насколько она похожа на своего любимого брата.

– Просто, видите ли, мы получили письмо. После войны.

У Вивьен свело левую руку, которой она вцепилась в изящную медную ручку телефонной трубки.

– Письмо?

– Да. Дэвид был в списке пропавших без вести военнопленных. – Еще одна пауза. – Боюсь, что ни могилы, ни какой-либо другой информации нет.

– Он не погиб в Газале?

– Кажется, часть батальона попала в плен и была отправлена на юг Италии после падения Тобрука. Один из пленных упомянул Дэвида в протоколе допроса после войны. – Вивьен услышала, как она резко вздохнула. – Мы должны были сказать вам давным-давно. Но мы не знали, где вы.

– По вашей вине.

– Да, конечно. – Еще одна пауза. – Я знаю, что этого очень мало…

– Нет, это не так. Это лишь то немногое, что у меня могло остаться. И этого довольно много для меня.

Эйвери разрыдалась, и Вивьен почувствовала, как все напряжение многих недель, предшествовавших постановке, – вся эта работа, и все впустую – рассеивается перед лицом ее прошлого.

– Я все думала, что время поможет, – сказала молодая женщина между всхлипами.

– Как что-то может помочь? – Вивьен положила руку на живот, чувствуя, как у нее перехватывает дыхание от горькой правды.

– Папа много лет проработал в военном министерстве, пытаясь узнать больше.

– Полагаю, я должна быть благодарна за это.

Еще одна неловкая пауза.

– Вы можете простить нас?

– О, Эйвери, если вы еще что-нибудь помните обо мне…

После звонка Вивьен осталась в постели. Телефон молчал – женщины из магазина знали, что после такой публичной порки Вивьен нужно оставить в покое. Она продолжала размышлять о том, как кстати пришлись слова Пегги, сказанные прошлой ночью: «В Италию едут не для того, чтобы убежать от прошлого, а чтобы обрести его». Какая горькая ирония – думать о том, что сам Дэвид был там, живой, и ждал, когда она – да и кто угодно – найдет его.

Вивьен редко плакала, что было благословением при ее тяжелой профессии, но, к ее удивлению, долго сдерживаемые слезы теперь лились рекой. Сент-Винсенты, возможно, и подвели ее как семья, но она подвела себя вдвойне: она не отвергла официальное, а теперь безосновательное объяснение смерти Дэвида во время войны и не искала правды, и с тех пор по-настоящему не изменилась сама. Молодец, что еще скажешь. Вместо этого правда настигла ее, сделав прошлое еще более болезненным, – до сих пор Вивьен и представить себе не могла, что такое возможно. Она бы поступила совсем по-другому, если бы только знала.

После войны прошло десятилетие, и все, кто мог двигаться дальше, сделали это – гораздо успешнее, чем Вивьен. Все остальные сотрудницы книжного магазина целенаправленно шли вперед после вдовства, замужества и развода. К тому же на подходе были новые дети, к чему Вивьен относилась неоднозначно. Почему бы не принять настоящее, если нельзя исправить прошлое?