– Ты единственная.

– Что – единственная?

– Единственная, кто никогда не спрашивает о моих волосах.

Вивьен игриво постучала расческой по затылку Клаудии.

– Это наименее интересная черта в тебе, которая не имеет значения.

Клаудия обернулась, посмотрела на нее и подмигнула.

– Может быть, мы обе ушли из дома по одной и той же причине. Чтобы быть менее интересными. – Она быстро потянулась к руке Вивьен, которая держала щетку. – Мой глупый язык. У тебя была гораздо более веская причина.

Вивьен продолжала молча расчесывать волосы подруги.

– Есть какие-нибудь новости?

– Ни единой. Похоже, агентства знают о Дэвиде не больше, чем мне рассказали. В лучшем случае они считают меня занудой – настоящей мисс Хэвишем. – Вивьен перестала расчесывать волосы. – Полагаю, с моей стороны это действительно выглядит довольно отвратительно.

– Отвратительно хотеть знать, как умер человек, которого ты любила, и где именно? Вряд ли. Кроме того, это привело тебя в Италию. К лучшим из людей.

– Неужели люди здесь действительно лучше?

Клаудия пожала плечами.

– По крайней мере, здесь нет белых табличек и черных стрелок повсюду. В любом случае я стараюсь не вешать ярлыки на людей. – Она похлопала Вивьен по плечу и улыбнулась их отражению в зеркале. – В конце концов, кто я такая, чтобы судить?

В прошлом у Клаудии было два неудачных брака, а также ходили слухи почти обо всем остальном, что могло разрушить карьеру любого, кому было не все равно. Клаудии, однако, было все равно. Такое двойственное отношение к собственной карьере сделало ее более привлекательной для обозревателей светской хроники и, как следствие, более понятной для аудитории.

И все же Вивьен не могла не удивляться уверенности Клаудии в том, что мир стремится разрушить ее. Она достигла вершин славы и богатства в стране, где некоторые штаты не допускали ее даже в кинотеатры, где показывали фильмы с ее участием. Она всю свою жизнь боролась с расизмом Голливуда и американского общества, превращая организованную правительством «охоту на ведьм» лишь в последнюю форму преследования. Потребовалось совсем немного, чтобы КРНД заинтересовалась Клаудией Джонс: всего лишь недолгое знакомство с преподавателем актерского мастерства в Нью-Йорке, который в итоге оказался в черном списке: «Достаточно опасна, чтобы за мной следили, но не арестовывали», – так она описала свою ситуацию Вивьен.

Клаудия уехала в Европу, где международное сотрудничество было на подъеме. Италия и Франция даже заключили соглашение о совместном создании фильмов, что свидетельствует о том, насколько серьезно обе страны относились к кинематографу. Тем временем Дуглас Кертис, Орсон Уэллс, Уильям Уайлер и несколько других американских режиссеров, придерживающихся левоцентристских взглядов, начали переносить съемки в Италию, чтобы воспользоваться более низкими производственными издержками, благоприятным обменным курсом и разморозкой своих военных долларов. Самой популярной студией во всей Италии была «Чинечитта», настоящая «фабрика грез».

По иронии судьбы, персонал «Чинечитта» для этих голливудских «беглых постановок» был привлечен из бывших подразделений времен фашизма. После казни Муссолини и отмены монархии страна перешла к демократии только для того, чтобы стать домом крупнейшей коммунистической партии в Европе. В 1948 году на четыре месяца итальянские коммунисты временно объединились с Социалистической партией, чтобы сформировать Народно-демократический фронт. Объединение таких разнородных игроков в попытке победить на следующих выборах только посеяло еще большую неразбериху и страх. В результате Москва выступила в поддержку левоцентристского Народно-демократического фронта, в то время как ЦРУ поддерживало правоцентристскую Христианско-демократическую партию, пока она не победила на всеобщих выборах в 1948 году. Христианские демократы, прочно утвердившиеся у власти в Италии, недавно начали законодательно регулировать поведение общественности, что позволило правительству подвергать цензуре все, что оно сочтет аморальным или левацким, и заставило маятник власти качнуться вправо.