Генерал удовлетворенно улыбается. Говорит адъютанту:

– Молодцы в генеральном штабе! Научились соблюдать секретность! Ни один вражина, ни один мошенник не поймет и не расшифрует, и не разоблачит! Только я!

Строго смотрит на вошедшего, тихо приказывает:

– Портфель со следами.

Второй адъютант беззвучно появляется в кабинете, заносит и ставит на стол портфель.

Куренков открывает замок, высыпает на стол содержимое, смешивает с пылью из пакета, снимает сапог, ставит на пепел, щелкает. Аккуратно, чтобы не повредить отпечаток, поднимает. По слогам считывает время.

Прищуривается хитро и спрашивает у второго адъютанта:

– А как, сынок, твоя фамилия?

– Таймеров! – Докладывает тот.

– Ну-ну, – генерал делает лицо строгим, выдерживает паузу, командует – свободны!

Те выходят. Хлопает дверь.

Александр Иванович опять просыпается. На часах 7:17. Вспоминает, что сосед в это время всегда хлопает дверью. Окончательно просыпается. Соображает:

– Семерки, это к удаче. Стоп, семерки же были не во сне! – и продолжает соображать, – красная дорожка, к чему, не понятно. Может к дороге или встрече? Красное нутро портфеля – тоже не понятно. Выжженная пустыня – плохо. Очень плохо. Генеральский мундир … – Ну, генералом или начальником это я вряд ли стану. Это скорее для молодых оперов.

Он встает, идет на кухню, ставит на плиту чайник, включает. Делает повинуясь привычке, а мысли все еще там, во сне, в генеральском кабинете. Его осеняет:

– Таймеров заносит в портфеле следы. А поглядеть глубже и перевести, то получается, что Время заносит следы. Какие следы? Зачем заносит? К чему это, что за намек? Что ли прощание с жизнью. Вообще, или с прошлой жизнью?

Чайник засвистел. Александр Иванович вернулся в пасмурную реальность дождливого утра, позавтракал, пошел доставать из шкафа форму, чтобы отправиться на службу, но вспомнил, что на пенсии, что никуда идти не надо и затосковал.

Все эти прогулки за едой в магазины, готовка обедов и прочие делишки, хотя и доставляли минутные радости, но были малозначимы для его энергичной натуры.

Днем он приготовил еду, навел порядок в своей маленькой квартирке, а вечером вышел прогуляться по парку.

Жухлые листья скрипели под башмаками. Моросил мелкий холодный дождь. А может быть не дождь, а первые хлопья снега не долетали до земли, таяли, ветер швырял их за ворот теплой форменной куртки, в лицо, а уже оттуда каплями они текли по щекам. Но капитану было не до капель, ветра, дождя, осени. Томило бездействие. Привык он к ежедневным выездам на место происшествий, распутыванию сложных дел, обсуждению с криминалистами улик, нескончаемой текучке.

Он шел, вспоминал последний сон и не мог его разгадать. Ворчал на себя:

– Что же я за опер, если не могу расшифровать сон. Какой-то Чернышевский – не знаю, что делать.

В лужах отражались светильники с выбитыми ламами. Желтое колесо на небе, было, должно быть, единственным, чего пока не смогли украсть ни жековские труженики, ни охотники за ржавым металлом. Капитан усмехнулся и подмигнул луне. Подумал: «А может разоблачением жековских махинаций заняться? Или ещё чем подобным». Но мысль эту отложил подальше. Не по душе ему, оперативнику, были такие дела, да и не любил он их разгадывать. Так сказать, не его профиль. Хотя в молодости начинал службу именно с этого.

Был Куренков по натуре стоиком, хотя, должен заметить, что слова такого не знал и не читал про это. Спокойно приняв пенсионную данность, постоянно размышлял, чем теперь ему свыше предписано заниматься. Не по мелочам, а всерьез. Пока для него вопрос был открытым.

Удивительно, но он любил такую погоду. Любил пустые улицы, дорожки без бегунов не то за здоровьем, не то от него, без мамаш с колясками. Без граждан, которых выгуливали на поводках собаки.