— Хасан умрет, если я прикажу… — заносчиво ответил тот, не заметив насмешки в голосе казака. — Велю, и все они сами себя свяжут и аркан на шею наденут. В обмен на мою свободу.

Судя по уверенности в голосе, бек ни на секунду не сомневался в том, что говорил. М-да, хорошо что я не мусульманин. Дисциплина, порядок и все такое — это, конечно же, неплохо. Лучше анархии и волюнтаризма. Но и «цо за бардзо — то не здрово» [пол, — излишек вреден]

— Вот как? — хмыкнул казак. — Ну, ну… Поглядим, посмотрим.

— А куда пойдем-то, Василий?

Бывшие пленницы не торопились к казанам с парующей похлебкой. Сходились ближе, теснее и с надеждой глядели на запорожца. Единственного, кто мог сейчас позаботиться о них. Защитить.

— Разве не домой нам возвращаться надо?

— Нет у вас сейчас дома, бабоньки… — сокрушенно развел руками казак. — Село татары дотла пожгли. Только пепелище осталось. Да и не проведу я вас без помощи столько миль [старая русская или старорусская 1 миля = 7 вёрст = 7467,6 м] по Дикому Полю… Любая, самая малая ватага харцызов или басурман снова повяжет всех. Или — побьет. Иное мыслю… Знаю я здесь, неподалеку местечко укромное. В былые годы наш курень сюда на промысел ходил. Правда, годков пять как туда никто не заглядывал… но место хорошее. Большой остров в плавнях… Если придется — даже зимовник обустроить можно. Туда и мы двинемся… Там вас не то что татары — сам нечистый не отыщет. Да…

Василий глядел и говорил уверенно.

— Я, тем временем, на Низ метнусь… За подмогой. Мужьям вашими и братьями... кому смогу, кто не в походе, весточку отправлю. С Божьей помощью, за месяц-полтора и управлюсь. А когда соберемся все вместе — тогда и решите: как вам жить дальше? Домой возвращаться или на другом месте новый Свиридов угол закладывать… А пока, бабоньки, подсаживайтесь к казанам, да набивайте брюхо доверху. Не жалейте. Аж до самого завтрашнего утра к тому месту идти будем. Без дневки и ночлега…

* * *

Василий, как в воду глядел. Сперва заголосила одна молодица… Потом к ее причитаниям присоединились и те бабы, что поначалу кинулись успокаивать подругу. А дальше, словно пожар или паводок, — плач и стенания хлынули вдоль обоза, накрывая его сплошным протяжным воем-стоном, в котором уже не разобрать отдельных слов, а слышится только безумное горе и сетования на бесталанную, жестокую судьбину.

Радость от неожиданного освобождения, как и ярость отмщения, понемногу улеглись, суета сборов тоже осталась позади — и сердца бывших невольниц, снова сдавила боль утраты… Особенно жгучая от понимания собственного спасения и невозможности воскрешения мертвых. Осознание того, что эта разлука навек и никогда уже не будет по-прежнему…

Честно говоря, у самого в глазах защипало и запершило в горле.

Безутешная скорбь женщин ощущалась, как собственная… Да и как иначе? Хоть и не после татарского налета, но я тоже осиротел — в одночасье потеряв и дом, и всех близких. А то что отец с матерью живы — просто находятся в другом мире — сути не меняет. Ведь, по христианским традициям, да и всем остальным тоже, с умершими прощаются не навсегда. И одному Создателю ведомо, у кого больше шансов: у покойников — воскреснуть, или у меня — вернуться в свое время?

В общем, настроение и так не слишком радостное, теперь и вовсе в глухой минор скатилось. Не зря говорят, что безделье — кратчайший путь к безумию. Да уж… Как не хорохорься и не утешайся мыслью, что о таком приключении можно только мечтать — одно дело, экстрим-тур… пусть самый рисковый и длинный, другое — когда приговор пожизненный, без права переписки и обжалованию не подлежит. Хуже только полная безвестность.