Продолжая размышлять примерно в таком интеллектуально-саркастическом ключе, я оставил Василия рулить процессом дознания, а сам набил свою трубку изъятым у татарина табаком, прикурил от костра, крепко затянулся и… выпал в осадок.

4. Глава 4

Как и бывает при сновидениях, всего не запомнил. Только самые яркие, последние мгновения. Запах примятой полыни, горький привкус во рту, топот копыт и неприятная, гортанная речь… Мерзкий, похожий на змеиное шипение, шелест выдвигаемого из ножен клинка… Понимаю, что надо бежать, пытаюсь вскочить, но кто-то силой удерживает меня на месте и при этом трясет так, что зубы клацают…

— Петро! Петро… Очнись! Что с тобой?! Эй, бабы! Воды! Скорее!

С трудом выныриваю из полуобморочного состояния и обнаруживаю себя в руках запорожца. Похоже, именно Полупуд пытается вытрясти из меня душу. Лицо у казака встревоженное, взгляд тоже. Начисто позабыв о том что я изображаю немого, пытаюсь сказать, чтоб отпустил, но вместо этого выдавливаю из себя самое главное:

— Та… та… тары…

Впрочем, результат получается тот же. От неожиданности Василий разжимает руки, и я рогожным кулем валюсь на землю. Казак тут же бросается поднимать меня обратно.

— Слава тебе, Господи! Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа… Отпустило горемыку! — восклицает радостно. — Заговорил! Слышь, Петро! Ты заговорил!

Сила и амплитуда потрясений увеличиваются в геометрической прогрессии, так что запираться и дальше опасно для здоровья.

— Я?.. — ничего умнее в усердно взбалтываемую голову не пришло. А лучший способ потянуть паузу — отвечать вопросом на вопрос.

— Нет, я… — хохотнул запорожец, наконец-то успокаиваясь. — Вот видишь, Петро, ты мне не верил. А я тебе говорил: «Господь милостив…»

Вообще-то, я как раз верил. Более того — точно знал, что непременно обрету «утерянный» дар речи, но не собирался стать полноценным так скоро. Не во все еще вник, во многом не успел разобраться, а теперь не отмолчишься. Жаль. Обморок мне подкузьмил. Ну да чего уж теперь. Взялся за гуж… полезай в короб и кажи «гоп».

— Василий… — я попытался подобрать слова, способные убедить запорожца, что не брежу и умом крепок. — Погоди… Мне видение было. Вот те крест, не вру…

Что не говорите, а всеобщее простодушие и неискушенная доверчивость средних веков имеют свои преимущества. В просвещенное третье тысячелетие мне бы, в лучшем случае, посоветовали температуру измерить и холодный компресс на затылок. В худшем — вызвали «неотложку». А здесь — сказал человек, что видение ему было, значит — было. Чего уж там, дело обыкновенное. Сплошь и рядом происходит. Ежедневно и регулярно. Как реклама в новостях.

— Это я понял сразу, как только ты о татарах заорал… — запорожец заботливо усадил меня под дерево, прислонил к стволу, а какая-то сердобольная молодица протянула флягу.

— Спасибо… — во рту реально пересохло, как после марафона.

Тьфу! Чуть не вытошнило. Кумыс что ли? Ничего более отвратного в жизни пробовать не приходилось. Словно, перебродившее неделю назад и «задохнувшееся» молоко, для «вкуса» еще и на нестиранных портянках настаивали. Настоящая «живая» вода. Мертвого на ноги поставит.

— Как болезного корежит-то… — с сочувствием произнесла та самая молодица. — Падучая у него что ли?..

— Уйди, ворона, — отмахнулся запорожец, — не каркай. Что именно привиделось-то, Петрусь?

— Воды… — меня опять согнуло в сухом рвотном позыве. — Ради всего святого, дайте воды…

Василий распорядился. Бабы подали. Обратно уже не ушли. Столпились вокруг тихонько гомоня промежду собой. Ясное дело, меня жалели. Такая уж натура женская. Как бы самих жизнь не била, а увидели страждущего и уже готовы… если не помочь, так хоть посочувствовать.