В процессе заваривания я даже почти забываю в каком положении нахожусь. Мне даже не мешает пристальное наблюдение за моими действиями. Я нахожу всё, что нужно, и увлечённо закладываю ингредиенты в чайник. Заправляю шёлковую прядь уже полностью высохших волос за ухо и оглядываюсь в поисках кипятка. Наши с Ромом взгляды встречаются на мгновение, и моя злость немного улетучивается. Может, он не такой и плохой, каким иногда кажется? Они оба. Должно же в них быть что-то хорошее.

Заливаю кипятком и, выпрямившись, поднимаю взгляд на парней, уже обоих сидящих на диване, получается, напротив меня почти.

– Ему нужно завариться, – даже улыбаюсь уголками губ. Всё кажется совсем не таким уж и плохим!

Но на лицах парней вылезают дьявольские ухмылки, и я понимаю, что рано расслабилась. Хуже ещё будет, судя по всему.

– А теперь встань на колени и ползи сюда. Вычисти нашу обувь до блеска. Языком, – говорит так ровно Ром, будто о какой-то повседневной ерунде, и такое тёмное наслаждение своим непоколебимым положением горит в его зелёных глазах, что дрожь по телу.

– Ты шутишь? – спрашиваю в надежде, что послышалось.

– Языком, Обезьянка. Какие тут шутки. Служи, – отвечает за друга Марк, и как будто тоже наслаждаясь, только уже тем, что к чёрту пошёл этот чай, началось уже что-то более интересное.

– Я не буду этого делать, – шиплю, сделав маленький шаг назад.

– Ещё как будешь. Просто помни, что всегда есть что-то хуже, – говорит снова Ром спокойно, не отрывая от меня взгляда. Не знаю, вряд ли ему есть дело до моей гордости и чего-то такого, ему как будто просто скучно и плевать он на всё хотел.

– Хуже? – сипло повторяю я. И Ром кивает.

Я оглядываюсь, будто ища поддержки. Но комната хоть и очень уютная, и даже тёплая, что я очень согрелась тут, но так и давит на меня своими каменными стенами. Всё повторяю мысленно, что у меня есть козырь в рукаве в крайнем случае, но чёрт его уже знает, сработает ли он. Ведь эти ублюдки настоящие ублюдки без морали.

– Пошли вы оба к чёрту, – начинаю цедит с поднявшейся яростью. – Я пожалуюсь на вас. Вы ведь боитесь своих папочек? Если вы сейчас же не…

Я обрываюсь, сделав громкий вдох, когда Нагорный резко подрывается с коричневого кожаного дивана и в два размашистых шага приближается. Хватает меня за шею и припечатывает спиной к колонне.

– Как ты там утром говорила? Мы грязные животные с серебряным шилом в заднице? И что мы никто без своих папочек? – растягивает тихо и зло слова около моего лица, пока я не дышу и смотрю в его прищуренные глаза. И даже так он кажется почти расслабленным. – А кто ты такая? Наивная. Пустоголовая. Шкура. Раз допустила мысль, что твои слова останутся безнаказанными. Твой грязный язык должен работать по назначению.

Его губы перестают шевелиться как раз тогда, когда я опускаю на них взгляд.

– Кто я такая? – тихо переспрашиваю, а потом теряю мысль, когда уже хочу ответить ему на такой вопрос.

Мне сбивает дыхание то, что его лицо в такой близости от моего, как и его тело. Его руки уже на моих плечах, и, наверное, он сам не замечает, как близко находится к той, от кого у них принято шарахаться как от действительно грязных. И я всё-таки в своей реакции на него совсем обычная девочка, которая никогда таких вблизи не видела, не чувствовала кожей. Таких совершенных во внешности, совершенно уверенных в себе, хоть и ублюдков редкостных. Всё это не мешает моему сердцу колотиться как сумасшедшему, а дыханию сбиваться всё больше. Ром Нагорный, да в него влюблена каждая вторая в академии, а в Миронова вторая половина. Я не влюблена в Рому, но хорошо понимаю сейчас, почему другие так основательно теряют голову рядом с ним.