Но новое чувство было страшней, было, как пытка калёным железом. Витя почуял, кто-то ещё смотрит на её ноги. Нестерпимая боль!

Прежде, чем Виктор успел увидеть их, они заговорили. Речь была непонятной и чужой. Конечно, и до этого Виктор знал, что есть украинцы и украинский язык. В Воронеже часть ребят, приехавшая с Запада области, постоянно примешивала к речи украинские слова, между собой говорила больше по-украински, а одного парня совсем родом из Винницы дразнили хохлом, он многое выговаривал не правильно, по смешному, как хорошие и забавные ребята с Украины в фильмах, когда, тем не менее, всё было ясно, к тому же весело. Но у этих и выговор, и скорость речи, и сами слова были совершенно иными, неузнаваемыми, отчасти, похоже только что к нему обращалась белокурая, но их совершенно невозможно было понять.

Но Виктор увидел их и догадался, о чём говорят, пусть и не распознавая слов. Двое, явно уже не школьники, но, наверное, ещё не служили, высокие, широкоплечие, дородные, наевшие жирные щеки, оба одетые в футболки и спортивные штаны. Они проходили по краю садика, по бурой тропке, на которой кое-где лежали упавшие белесые сережки, и остановились, увидев белокурую и Виктора, точнее, пожалуй, только белокурую. Они называли её Галка, со странно шипящим ххх-г. Они стыдили. Смеялись над ней. Припечатывали грязные, смачные словца к бронзовой коже её ног.

Она ответила на том же языке, и вновь Виктор не смог узнать ни одного слова, но ясно понял смысл речи. Звонкая, бесшабашная дерзость, насмешка, презрение, вызов. Слова хлестали их по жирным щекам.

Они были поражены дерзостью. Опешили. Тот, у кого лицо было круглее, а щёки жирнее, порывался что-то сказать, но не нашёлся, в крайнем раздражении решительно направился к лавчонке, тут Витя окончательно убедился – его не замечают. Оставался в недоумении и растерянности, события развивались слишком неожиданно и стремительно. Тот, что был пожирнее в щеках, резко наклонился, схватил что-то из-под лавочки и, распрямился, будто хотел зашвырнуть подальше в сторону, но, быстро передумав, поднял на вытянутую руку. Это были её туфельки.

Белокурая потянулась за ними, он отвёл руку за себя. Непроизвольно она оказалась на лавочке на коленях, словно в просящей позе, платье опало вниз и скрыло бедра и даже часть икр.

– Витдай, повэрны, – повторила белокурая несколько раз. Её уязвили. Круглощёкий не решился ударить, но показал ей силу. Она могла просить, могла бы и ступить босой по холодной земле, но это было унизительно. Жирнощёкий вновь продолжил по-тарабарски непонятно насмехаться, а второй на задней части сцены скалился и гыкал на каждую победоносную реплику. В беспомощности она оглянулась вокруг. В синих, как море, глазах было почти отчаянье, Витя потом узнал, насколько она не любила сдаваться. В Вите и не думала искать поддержки.

Но даже проблеск отчаянья в её очах сработал как детонатор. Витя ощутил, что взрывается и пылает.

В его жизни и потом было не так много моментов, когда сомнения и оглядки на других ли, на собственные ли понятия честного, правильного и достойного, умирали, и он просто действовал, потому что не мог по-другому. Это были счастливые моменты. Не потому что не было страха, а потому, что не боялся страха, как такового. Не лишался трезвости и расчета, но сомнения не могли парализовать его. Ничто не сковывало порывов и движений. Может, только в такие моменты чувствовал себя свободным.

Он знал, жирнощёкий лишь удивится словам: «Отдай ей туфли», удивится больше тому, что Витя есть тут. Знал, надо действовать, используя неожиданность, и подсечка пошла в ход раньше, чем щекастый успел выговорить: «Звидкы ты взявся, москаалёнок», противник рухнул на четвереньки на последнем слоге. Не медля ни секунды, Витя коленом выключил его руку выше локтя, припечатав лицом в землю, естественно обладатель отменных лоснящихся щёк без сопротивления выпустил свою добычу. Витя прекрасно понимал, сколько времени ему и дружку понадобится, чтобы очухаться, и в нужный момент как бы нечаянно ослабил хватку. Круглощекий рванулся вверх пытаясь высвободить свою руку, и Витя, используя его плечо как рычаг, запустил его выше, прямо навстречу спешащей на выручку чуть менее жирнощёкой помощи. Столкнувшись, оба упали. Витя чувствовал – может повернуться к ним спиной, поднял и отдал белокурой туфельки. В голубизне глаз были изумление, восторг, восхищение и страх за него. «Что ты делаешь?! Беги отсюда скорей!!!» Но Витя и без того пылал изнутри.