Может, в этом было счастье, когда на него смотрели тёмно-голубые, почти синие, как море, глаза, смотрели с удивлением и любопытством. Может в этом был ужас, потому что, когда обернулась, – перестал быть пылающим жаром стучащего сердца и скользящим змеей взором, а снова делался мальчиком Витей, который хотел быть строгим, сильным и непоколебимым, но постоянно боялся, что что-то сделает не так и окажется слабаком, и в её глазах промелькнула насмешка. Может, всегда мечтал увидеть её лицо, открытое, чистое, как утренняя роса, слегка загоревшее, светло-бронзовое, сверкающее как солнце в обрамлении почти белых волос с льняной желтизной в завитках. Может, сразу же осознал – это дерзкое, непокорное, даже надменное лицо, до него тут же дошло – она курит, она сидит, подняв ноги, не заботясь о том, что так могут увидеть. Витя пообещал отцу, что не будет курить до армии, и естественно твёрдо держал своё слово, он рос по правилам, которым учил отец. А курящая женщина – это было нечто недопустимо плохое, она же была ещё школьница, к тому же ворот школьного платья был более, чем нескромно, расстёгнут и зазывал Витю впиться глазами ниже, где грудь беззастенчиво натягивала чёрную ткань. Даже комсомольский значок у неё висел слишком высоко, неподобающе криво, как будто был брошью.

Витя всю ночь думал, какие будут ребята, как они примут его, а к такому – совершенно не был готов. Совсем потерялся, и жар сменился холодом, его ударил озноб, страшно боялся, она увидит – у него свело челюсти и начинают подрагивать колени.

– Эй, ты кто? Я тебя раньше не видела. Ты в нашей школе учишься? Что уставился так, понравилась? Или ты покурить хочешь?

Она полностью повернулась к нему, изящно и легко раскрутив пружину тела, перебросив ноги в его сторону и уже не опираясь на руку, которая теперь расправляла волосы. Подол платья при этом задрался и обнажились колени, теперь повёрнутые к Вите. Бронза коленей была светлей, как и весь загар ног, она притягивала Витю к себе, была неприличней, чем спущенные трусы Наташки, была за пределами всяких правил. Витя не знал, действительно ли он хочет провалиться, исчезнуть или, правда, вот – самый лучший момент в его жизни.

– Ты что глухонемой? Или по-русски не понимаешь? Чы нэ розумийешш росийську мову?

Чудной выговор последней фразы заставил Витю непонимающе вздрогнуть, и белокурая прыснула со смеху. Жар подступил к коже лица, и Витя с неотвратимым стыдом понял, что краснеет. Он отвернулся и стал искать, куда убежать. Выбор был невелик, в школу или назад к дому. Девушка закатилась от нового приступа смеха. Она хлопнула себя по коленям. Витя не владел собой, когда украдкой смотрел назад. Она теперь наклонялась вперед, на другую руку, в которой держала, зажав меж тонких пальцев, сигарету, талия её дрожала, ноги заголились уже значительно выше колен.

Всё перемешалось, всё спуталось! Витя не знал, кто он, какой он, чего хочет. Может, схватить её выше коленей, сжать крепко, придавить своим телом. Целовать тёмно-бронзовую кожу, с исступлением, бесконечно, втягивая в себя? Прикоснуться лицом к светлой бронзе её лица, спрятаться в белоснежно-льняных волосах. Стоять на коленях у лавочки и прижимать её руки к губам. Ударить, выбить из рук сигарету, оттрепать за волосы, строго отчитать. Уйти медленно и гордо, чтобы она бежала вслед, умоляла вернуться, обещала никогда не быть дерзкой, неприличной, клялась бы даже умереть, если бы только он пожелал. Бежать, скрыться, спрятаться, уйти от трепета в коленях, который не унимал вновь пылающий в сердце жар. Отряхнуться, сбросить наваждение, спокойно уйти, вернуться к своей жизни, своим целям, дружбе с настоящими крепкими ребятами, спокойствию, силе, непоколебимости, честности, неприступности, верности Родине и своим. Перенестись к маме и расплакаться у нее на груди. Раскрыть глаза и проснуться в Воронеже, остаться там навсегда, по крайнее мере до армии. Витя абсолютно не знал, что делать дальше.