Странно, ведь всё сбылось.

Сбылось!

Виктор нырнул в узкий проход между заборами. Кустарник впился в одежду. Продирался, как мог аккуратнее, но не смог избежать нескольких царапин, из-за ежевики, которая была в самом конце. Стремился сюда из-за неё и одичавших слив. Этот островок под горой был ничей. Виктор никогда не крал. Может быть, пока не дошёл до этого? Он стал есть ничейные ежевику и сливы, кислые, без того было кисло во рту. Но в животе урчало, а немного посидев, прислонившись к забору, почувствовал прилив сил.

Надо было возвращаться к вокзалу, чтобы заработать что-то ещё. Извиваясь, как уж, чтобы избежать колючек ежевики, понял, что не пойдёт сегодня туда. Лучше поднимется за город, к черте леса, там немного отдохнёт, может, поспит, переждёт жару. Снова идти, двигаться. И отдаться воспоминаниям!

Вспоминалась весна в Карпатах.

Меньше, чем за девять лет, он сменил пять школ. Виктор сам потом прослужил почти тринадцать лет на одном месте, и недоумевал, почему отца перебрасывали туда-сюда так часто. Он учился в Хабаровском крае, в Северном Казахстане, на Алтае, под Новгородом, в Воронеже, где ему так и не было суждено закончить девятый класс. Каждый раз так трудно было привыкать к ребятам, так хотел подружиться с ними, не сразу это удавалось, был чужим, тосковал по прежнему классу, где оставил своих, а когда, наконец, и эти становились своими, надо было уезжать, расставаться. В Воронеже они жили почти четыре года, даже мама привыкла к Воронежу, нашла себе работу в ателье, и надеялась, остаться на прежнем месте, когда отец выйдет на пенсию. Но отец то ли недостаточно хлопотал, то ли хлопоты не возымели действия. И так за пять месяцев фронта, ранение и госпиталя, за двадцать семь лет безупречной службы, солдатской, прапорщицкой, офицерской ему и подполковника-то дали только в последний год, почти перед самым увольнением, сам даже думал так майором и закончит, а мать говорила, не был бы фронтовиком, и перед пенсией не дали бы. Вот и квартиру они получили на Западной Украине, у отца был выбор, но небольшой, не Воронеж, он остановился на месте, близком от того, где встретил свой последний бой и получил ранение.

Правда, многие из военного городка им даже завидовали.

Они же с мамой горевали, собираясь. Хоть бы четверть последнюю он доучился, бурчала мама себе под нос. У отца же всё было просто, спасибо надо сказать, что страна даёт квартиру. Своя трёхкомнатная квартира, улучшенной планировки, с двумя лоджиями, такого у них и впрямь никогда не было. Но Виктор ещё крепился, когда обнимался на вокзале с друзьями, а в купе уже плакал, так, что даже рассердил отца, глотал слёзы под его крик, ты мужик или нет.

В Воронеже только пробилась первая зелень, в Карпатах на некоторых деревьях и кустах уже были цветы. Вербу Виктор научился распознавать только через много-много лет, когда мать стала верующей, и верующих стало много вокруг, и они рвали ветки на Вербное воскресенье. А сережки орешника, который, как он позже узнал, здесь называли лэщиной, тогда в Карпатах увидал впервые.

Перед первым днём школы не спал. Две-три недели всегда были самыми тяжелыми, так не любил быть чужаком. Очень боялся струсить, ударить в грязь лицом, показать себя слабым, а пока не ощущал, что рядом – свои, всегда было ужасно трудно! Хорошо хоть в Воронеже почти четыре года ходил на самбо, у него был уже второй взрослый разряд. Это придавало уверенности, но недостаточно, пока понимаешь – ты всем здесь чужой. Накануне вечером они с мамой еще раз посмотрели путь в школу, он категорически запретил, чтобы его провожали, как маленького. К тому же в доме дел было невпроворот, мелкие вещи не были распакованы, а уже привезли контейнер, да квартира хотя и была шикарной, в сантехнике кое-что было недоделано.