Беранже. Это невозможно.

Жан. Почему же невозможно?

Беранже. Потому что невозможно.

Жан. Раз вы считаете, что способны объяснить все на свете, расскажите мне, почему это невозможно…

Беранже. Я никогда так не считал.

Жан. Так зачем же вы делаете такой вид. Я спрашиваю еще раз, почему вы меня оскорбляете?

Беранже. Я вас не оскорбляю. Наоборот. Вы знаете, насколько я вас уважаю.

Жан. Если вы меня уважаете, почему же спорите, утверждая, что это не опасно – позволять носорогу бегать в центре города, тем более утром в воскресенье, когда на улицах полно детей… да и взрослых тоже…

Беранже. Многие пошли в церковь. Они ничем не рискуют…

Жан (перебивая его). Позвольте… еще и в то время, когда все идут за покупками.

Беранже. Я никогда не утверждал, что позволять носорогу бегать по городу – это не опасно. Я просто сказал, что не подумал об опасности. Не задавался этим вопросом.

Жан. Вы никогда ни о чем не думаете!

Беранже. Ладно, согласен. В свободно разгуливающем носороге нет ничего хорошего.

Жан. Такого быть не должно.

Беранже. Договорились. Такого быть не должно. Это просто какое-то безумие. Хорошо. И тем не менее это не повод затевать со мной ссору из-за какого-то зверя. Почему вы на меня взъелись из-за того, что мимо нас случайно пробежало непарнокопытное? Тупое четвероногое, которое даже не заслуживает, чтобы о нем говорили! К тому же свирепое… Оно уже исчезло, его больше нет. Не стоит уделять время животному, которого больше нет. Поговорим о чем-нибудь другом, дорогой Жан, о иных вещах, ведь есть столько тем для разговора… (Он зевает и берет свой стакан.) Ваше здоровье!

В этот момент справа на сцену снова выходят Логик и Старый господин; продолжая беседовать, они проходят и садятся за столик на террасе кафе, довольно далеко от Беранже и Жана, сзади и справа от них.

Жан. Поставьте стакан на стол. Не пейте.

Жан делает большой глоток анисовки и ставит полупустой стакан на столик. Беранже по-прежнему держит стакан в руке, не ставит его на столик, но и не решается отпить.

Беранже. Ну, не стану же я оставлять это хозяину!

Делает вид, что собирается выпить.

Жан. Поставьте, я сказал.

Беранже. Хорошо. (Хочет поставить стакан на столик. В этот момент появляется Дези, молоденькая машинистка, блондинка, она пересекает сцену справа налево. Увидев Дези, Беранже поспешно встает; при этом он неловко задевает стакан, тот падает, и содержимое выливается на брюки Жана.) О! Дези!

Жан. Осторожно! Какой же вы неловкий.

Беранже. Это Дези… прошу прощения… (Он прячется, чтобы Дези его не заметила.) Я не хочу, чтобы она меня видела… в таком состоянии.

Жан. Ваше поведение непростительно, совершенно непростительно! (Смотрит на уходящую Дези.) Вы боитесь эту девушку?

Беранже. Тише, тише.

Жан. Она вовсе не кажется страшной!

Беранже (снова обращая внимание на Жана, после того как Дези ушла). Еще раз прошу прощения за…

Жан. Вот что значит пить; вы уже не владеете своим телом, у вас руки ничего не держат, вы вымотаны, потеряны. Вы роете себе могилу, друг мой. Теряете себя.

Беранже. Я не так уж люблю выпивать. Но если я не пью, все идет наперекосяк. Мне как будто страшно, и я пью, чтобы не бояться.

Жан. Не бояться чего?

Беранже. Сам толком не пойму. Какая-то тревога, не могу объяснить. Мне не по себе, я чувствую себя неуютно среди людей и тогда пропускаю стаканчик. Это меня успокаивает, я расслабляюсь, начинаю забывать.

Жан. Вы забываетесь!

Беранже. Я устал, я уже много лет чувствую себя уставшим. Мне тяжело носить собственное тело…

Жан. Это алкогольная неврастения, мелаехолия алкоголика…

Беранже (продолжая). Каждое мгновение я ощущаю, что мое тело словно налито свинцом, или будто я тащу на спине другого человека. Я не привык к самому себе. Даже не знаю, я это или не я. А стоит мне немножко выпить, как эта ноша исчезает, я узнаю себя и становлюсь самим собой.