Я не пил с тех пор, как убежал из… Да уж!

Я искал росинки, слизывал их с листьев,

Был готов лизать блестящий лист КРАПИВЫ,

Но блестящих листьев было больше к низу.

Я пошел за ними, любящими влагу,

И нашел ручей – он вел меня к тропинке.

Кто-то явно был здесь. И совсем недавно!

Я пошел по ней и вышел на опушку.

Терн и зверобой росли по краю леса,

А вдали – о счастье – я увидел баки,

Где обычно в селах водные запасы.

Я нарвал цветов. Букет Иван-да-марьи.

Я решил, что если встречу человека,

Вид меня с цветами, даже очень скверный,

Будет не пугающим, и мне помогут чем-то.

Я дошел до баков и увидел стены.

Сосны и забор. Над ним торчали крыши.

Бил из них дымок, как на рисунке детства.

Я решил, что прежде стоит вымыть руки!

И вообще умыться. Отраженье в бочке

Выглядело дико: волосы как палки,

Нос казался больше от налипшей грязи,

Я бы испугался, если б был старушка!

Высох, постучался. Взял букет для вида,

Было мало шансов, что меня не вышлют,

Если что, решил я, стоит попытаться

Сделать вид, что я когда-то жил здесь где-то.

И сказать мол вот, приехал повидаться!

Уж не помню с кем. Давным-давно уехал!

Дверь открыла бабка. Смуглая, в косынке.

Первый ряд зубов был заменен железом,

Руки были в саже, ноги были в тапках,

А в глазах читался интерес по-женски.

Я аж застеснялся! А потом подумал:

Я стою с цветами. Протянуть их бабке?

Голос мой дрожал, но я сказал ей: – Здрасьте!

Я давно не местный, но когда-то в прошлом

Жили здесь мои троюродные братья!

Я сюда приехал из Нефтеюганска,

Ни черта не ел, не знаю никого тут,

Не гоните сразу! Как у вас дела здесь?

Протянул цветы и отошел от входа.

Бабка посмотрела как на идиота,

Повела бровями, выстрелила в глаз мне

Очень строгим взглядом, развернулась к саду

И вошла в него, оставив дверь открытой:

– Застегни калитку, молодойчек. Сверху!

Я, готов от счастья прыгать и смеяться,

Понял, что сейчас не нужно портить образ:

Я балбес из города. Мне нечем там заняться,

Вот я и пришел, сентиментальный олух.

Я закрыл калитку на крючок из стали,

Дверь казалась хлипкой, но зато стабильной!

Бабка шла к беседке, убранной цветами.

Те росли в горшках, висящих на перилах.

Я послушно сел на лавку с кучей хлама:

Ленточки, веревки, ножницы, косынки.

– Как зовут тя? – Бабка вынула из вазы

Флоксы – и поставила букет Иван-да-Марьи.

Я сказал: «Иван». Опять была неправда.

Я не помнил имя. Столько вспоминал его!

– Ну че, Иван, дела идут довольно плохо!

Я пойду за чаем. Подожди минутку?

Папиросы куришь? Я курю! Махорку.

Их не очень много,

Но гостям не жалко!

И швырнула мне цветную упаковку.

Я достал одну, другую папиросу,

Третью и четвертую. Я вытряхнул всю пачку.

Вот же странно: всех их кто-то понадкуривал.

Но так хотелось сделать хоть одну затяжку.

Да, хоть это вредно, но зато приятно.

Можно рефлексировать за чашкой чая, кофе,

А потом, конечно, умереть от рака.

Но когда он будет, нас уже не вспомнят.

В голову ударил вертолет и холод.

Уши заложило. Господи, как сильно!

Бабка возвращалась с чайником на блюде,

Рядом возвышалась горка белых сушек.

– Надо же, спасибо… тетенька! – Марина!

Я уж и забыла, как тебя там звать-то?

Я схватил две сушки и разгрыз их тут же,

Даже не запил, настолько есть хотелось!

Бабка налила нам чай и села рядом.

– Как те папироски? Крепкие? – Спросила.

– Тетенька… Марина! Почему вся пачка,

Только не считайте, что я вдруг брезгливый,

Кем-то понадкурена? У нас в Нефтеюганске

Был один философ. У него так было!

Бабка поглядела на меня, на пачку,

Села, принахмурилась. Взяла с подноса чашку,

Сделала глоток, немного призадумалась

И говорит: – Не суйся в их дела, сынок!

– ПОБЕРЕГИСЬ! Не спрашивай на улицах!

Ходи как будто жил здесь с самых ранних пор!