С тех пор прошло время. Странное, жуткое событие так никто и не смог толком объяснить – ни маленькие свидетели, ни полиция, ни детективы, ни врачи. О происхождении разлитой по полу среди истерзанных останков пожилого мужчины маслянистой зеленовато-белёсой субстанции тоже никто ничего не мог сказать определённо. Андрей и его младший брат Мишка знали определенно только одно: их любимая бабушка Шура больше никогда не расскажет им интересных историй и не приготовит блинчики с пирожками. Пропали два человека, и оба были в преклонном возрасте. Выяснилось также, что зверски убитый одинокий пенсионер Виктор Петрович Гаринов замучил больше тридцати ни в чём не повинных детей. Этот «скромный» и «добрейший» человек иногда порешал и подвернувшихся некстати взрослых – так что общее количество его жертв было гораздо большим.
Между тем жизнь шла своим чередом: Андрей, подтянув математику, успешно учился и лидировал во многих творческих школьных конкурсах, а его младший брат пошёл в первый класс.
Мишка как-то нарисовал в тетради свою бабушку – у неё были щупальца, как у осьминога, и длинные тонкие ноги, как у большого паука.
– Бабушка убила дядю Витю, потому что он стал плохим, – сказал Мишка своему брату. – Бабушка – добрый монстр. Она ещё нас навестит.
Андрей слушал несуразицу, которую говорил его брат, а сам в глубине души понимал, что всё это правда, что всё это – по-настоящему. Бабушка не ушла насовсем. Она ещё вернётся. А ещё бабушка что-то оставила в них, частицу чего-то инородного, неземного. Но этого, кроме них, никто не знал. Бабушка велела им хранить тайну.
Воображение
Один из ранних рассказов, представленный в этом сборнике с незначительными авторскими правками и изменённым финалом.
Джошуа Геттинберг слыл фантазёром, будучи ещё совсем простым мальчишкой. Впрочем, не совсем простым. Как раз наоборот – он был, если можно так выразиться, весьма странным ребёнком. Те вещи и обстоятельства, которым другие дети не придавали особого значения и не заостряли на них внимание, Джошуа видел совсем в ином, отличном от привычного восприятия свете. Воображение его – живое, невероятно богатое и в какой-то степени болезненное – рисовало самые причудливые картинки и ситуации, как бы вычленяя выбранные предметы из окружающего мира. При этом эти вещи и предметы несколько искажались, обрастали дополнительными деталями, где-то упрощались, претерпевали самые причудливые и невероятные изменения. Если Энди Гервин, школьный друг Геттинберга, не видел ничего особенного в ничем не примечательном огрызке старого, потерявшего кору дереве с большим дуплом и неровными краями, то Джошуа мог разглядеть в этом дереве, к примеру, дряхлого старика с косматыми бровями, тёмными щелями старческих глаз, с незакрывающимся ртом, наделённом кривыми, неровными зубами. Глазами были для Джошуа два отверстия от сучков; стариковским ртом – большое, зияющее чёрным провалом дупло; руками служили обрубки сухих мёртвых веток. В этом дереве Джошуа могло привидеться самое жуткое создание, чудовище, от которого холод скользил по спине. Взять, к примеру, древесное дупло. Мальчик мог вообразить себе, что в нём обитает какая-то неведомая кровожадная тварь, ждущая своего часа, чтобы разорвать потерявшего бдительность человека на куски. Ровесники с трудом понимали странного, несколько замкнутого, часто молчаливого мальчика с чудной, искажённой фантазией.
Джошуа, по правде говоря, находился как будто в стороне от подвижных игр, весёлых шалостей и забав сверстников. Они его не прельщали, даже отталкивали. И потому часто он оставался совсем один. С ним были лишь его мысли и странные, причудливые, а порой и пугающие фантазии. Несмотря на замкнутость, какую-то общую отрешённость от окружающего мира, Джошуа очень даже неплохо учился, и успеваемость его по наукам, как гуманитарным, так и точным, была почти одинаковой. Живой интерес мальчик проявлял к истории, географии, астрономии. Никакого хулиганского поведения за Джошуа не водилось. В целом все его учителя отзывались о своём ученике довольно хорошо, при этом отмечая в нём такие черты, как замкнутость, некоторую отрешённость, немногословность, рассеянность и чрезмерную задумчивость, погружённость в самого себя. «Бог весть что у этого мальчика в голове, – говорил его школьный учитель по арифметике. – Но задачки, однако, он решает довольно лихо». Или же, как говорил учитель иностранного языка, «наблюдая за Джошуа, видишь, как он подолгу глядит неподвижным взглядом в одну точку на стене или смотрит в окно, где кружат снежинки. Но когда задаёшь ему вопрос, он будто бы сбрасывает с себя оцепенение и задумчивость и точным своим ответом раскрывает самую суть вопроса. Так что винить мне его не за что. Разве что мальчик очень задумчив и погружён в себя». А другой учитель рассказал о Джошуа следующее: «Однажды после продолжительной беседы с коллегами я возвращался в свой класс, который, как мне помнится, я оставил открытым. Но пройдя по коридору, я упёрся в закрытые створки двери. Дёрнув за ручку, я убедился, что дверь в класс заперта. Это показалось мне необычным. Я нагнулся и заглянул в замочную скважину. Зрелище было чудным. Почти в полной темноте на фоне большого классного окна неподвижно стоял маленький мальчик, устремивший взгляд через стекло на тёмное вечернее небо. Почему-то в тот момент дрожь пробежала по моему телу, из замочной скважины меня словно обдало холодом. На самом деле я и впрямь ощутил поток холодного воздуха, вырывающегося из-под двери запертого класса. Фигура мальчика в зыбком свете луны сама по себе казалась призрачной. Сначала я тихо постучал в дверь, потом позвал мальчика по имени. Спустя мгновенье в двери послышался скрежет ключа, и класс оказался открытым. Джошуа вышел из классной комнаты, ни на кого и ни на что не обращая внимания, ни слова не говоря. Он просто прошёл по коридору, где бесились и визжали его сверстники, и скрылся на лестнице. Войдя в класс астрономии, я вдруг почувствовал сильный холод. По классу гулял ледяной ветер. Причина была в распахнутом настежь большом окне, расположенном как раз напротив моего стола. Туда-то и врывались ветер и снежинки. Поёжившись от холода, я запер окно, сел за стол и в задумчивости принялся вертеть глобус. Действительно, поступок мальчика был странным. Не находите?»