Но мода приходит и уходит – в том числе и «на Хемингуэя». Канули в Лету бородки и разочарованные, в духе «потерянного поколения» подражатели-юнцы, осталось только то, что мы зовём большой литературой. Мастер пера и человек яркой судьбы Эрнест Хемингуэй выдержал все отливы моды – загляните в библиотеки: его книги не пылятся на полках без дела, уже несколько поколений читателей получили из них уроки честности, доброты, гуманного отношения к человеку. О мужестве Хемингуэя – как личности и как писателя – наверное, стоит поговорить особо: мы знаем его как очевидца и участника трёх войн, неустрашимого военного корреспондента, поклонника азарта и риска, боксёра, авиатора, неутомимого путешественника и любителя опасной охоты… Не случайны были портреты в гостиных. Это сейчас мы стали очень мудрыми, и иной из критиков брюзжит: мол, Хемингуэй из кожи лез, всё доказать хотел – и в книгах, и в жизни, – что он оставался настоящим мужчиной, это как комплекс у него такой… А мне кажется, что мужество было достоинством во все времена, тем более что у Хемингуэя оно никогда не оставалось самоцелью, а было выражением его гуманизма. Недавно меня поразило своим глубоким смыслом и значимостью одно воспоминание про Хемингуэя, приехавшего военным корреспондентом в сражающуюся с фашизмом республиканскую Испанию. Дело было на прифронтовой дороге: машина с иностранными журналистами попала под бомбёжку и обстрел. Вокруг – огонь и кровь: Эрнест с несколькими товарищами бросается под осколками помогать раненым. И только один из фотокорреспондентов не спешит на помощь, а быстро наводит камеру. Какой эффектный репортаж – огонь и раненые! Какие кадры!

Верстка публикации.

– А ну брось свой фотоаппарат! – оторвавшись на миг от помощи раненым, кричит в гневе писатель и сжимает кулаки. Он ненавидит, когда кто-то хоть на грань поступается человечностью, остаётся в стороне от чужого несчастья. Этот волнующий пример, как в фокусе, высвечивает для нас облик самого Хемингуэя, гуманистическую направленность его таланта и ненависть к подлости во всех её проявлениях.

Этот случай невольно всплыл в моём сознании, когда совсем недавно, по заданию редакции, я выслушивал в следственном изоляторе горький рассказ одного врача, и сам мой собеседник, немало видевший в этих стенах, не мог смириться с подлостью происшедшего. Это было в лесопосадке, в стороне от новых домов: хороший рабочий парень, которому жить бы да жить, подошёл к распивающей пиво и вино компании. Опущу обстоятельства, не важные для нас, – после нескольких слов его ударили ножом. Час или два он истекал кровью и умирал на глазах у пьющих пиво, всё просил слабеющим голосом: «Ребята, ведь умру я – вызовите врача!» Не все были звери, кто-то рванулся, но остановила предводительствующая компанией девица:

– Сидеть на месте! Кто поможет этому дураку, будет иметь дело со мной и моими дружками…

И они покорно сидели, несколько молодых здоровых лбов, потому что боялись отпетых дружков особы, и болтали между собой, и пили пиво – даже после того, как парень на земле затих… И тогда я подумал, что ни один из этих молодых ребят – по малодушию ставших убийцами – никогда не зачитывался Хемингуэем: в них не рождался мужчина вместе с Фрэнсисом Макомбером, героем почти одноименного рассказа, когда тот на опасной охоте одолевал страх; они не ходили рискованными тропами испанских партизан и не выслеживали с героями Хемингуэя немецких подводников среди островов в океане… Мир этого писателя порой жесток и трагичен, но он учит быть честным и стойким даже перед лицом трагических обстоятельств, учит – даже проигрывая – до конца оставаться Человеком, как остались людьми с большой буквы его старик («Старик и море») и другие герои.