Остановив машину у проржавевших чугунных ворот, писатель машинально потянулся за телефоном. И тут же невольно усмехнулся: разумеется, по закону жанра, связь в этом месте отсутствовала. В голубоватом свете его исцарапанные руки приобрели какой-то трупный оттенок, и творческое воображение тут же услужливо начало подбрасывать первые мистические образы.

Особняк, представший перед ним во всём своём заброшенном великолепии, действительно напоминал севший на мель корабль-призрак, простоявший не одно столетие. Его некогда белоснежные стены приобрели цвет старой кости, а пустые окна взирали на мир с тем безразличием, которое присуще лишь домам, пережившим немало человеческих страстей. Парадная лестница, поросшая мхом, вела к массивной двери, и каждая потрескавшаяся ступенька, казалось, хранила память о тех, кто уже никогда не вернётся обратно.

«Уходи…» – прошелестело в кронах старых дубов, и Виргинский поёжился, не в силах определить, был это просто ветер или… Впрочем, он тут же отогнал эту мысль.

– Я здесь только на одну ночь, – вслух успокоил он себя. – Мне нужен материал для книги. Ничего больше.

Но почему-то эти слова прозвучали не так убедительно, как ему хотелось.

Дверь поддалась с неожиданной лёгкостью. В нос ударил запах сырости, старого дерева и чего-то ещё, явно застоявшегося в пустых комнатах. Тимофей включил фонарик на телефоне, и луч света заплясал по стенам, выхватывая обрывки старых обоев, почерневшие от плесени картины в массивных рамах – следы некогда роскошной жизни.

Холл вторил его шагам гулким эхом, которое, казалось, множилось под высокими потолками. Где-то в глубине дома послышался шорох – то ли возня мышей, спешно прячущихся по углам, то ли… Совсем рядом, как будто под чьей-то ногой, скрипнула половица, и мозг писателя тут же нарисовал образ усмехающегося над ним дома.

Широкая лестница, ведущая на второй этаж, всё ещё хранила следы былого величия, хотя её перила, покрытые слоем липкой пыли, теперь больше напоминали забытые декорации.

– Писатель ищет вдохновение? – раздался голос, такой внезапный, что Виргинский вздрогнул и чуть не выронил телефон.

Он резко обернулся, луч фонарика заметался по стенам, но в холле никого не оказалось. Только синий свет из окон создавал причудливые тени, которые двигались словно сами по себе.

– Кто здесь? – голос Виргинского прозвучал неожиданно хрипло.

Ответа не последовало, однако тишина казалась Виргинскому живой, наполненной чьим-то внимательным присутствием. Писатель сглотнул и начал подниматься по лестнице. Каждая ступенька стонала под его весом, как будто дом жаловался на непрошеного гостя.

Коридор второго этажа тянулся в обе стороны, теряясь в темноте. В синеве, проникающей через высокие окна, тёмные проёмы приоткрытых дверей казались входами в иные миры. В этой полутьме Виргинскому почудилось лёгкое движение, словно кто-то только что скрылся за углом, не желая быть замеченным.

Виргинский выбрал первую дверь справа. Судя по остаткам книжных шкафов, расположенных вдоль стен, и массивного стола посередине, это был кабинет. Большинство книг истлело и сгнило от времени, но некоторые тома всё ещё стояли на полках, поблёскивая корешками в луче фонарика.

– Хочешь написать историю? Или готов стать её частью? – снова послышался голос, теперь ближе, почти над ухом.

Тимофей резко развернулся. В дверном проёме на мгновение мелькнул силуэт высокого мужчины в костюме прошлого века, однако фонарик осветил пустоту с танцующими в воздухе пылинками. Из коридора потянуло холодом. Виргинский поёжился.

Отойдя от стола, писатель принялся разглядывать дальнюю стену, на которой висел примечательный портрет. Луч фонарика выхватил из темноты лицо мужчины средних лет, написанное с поразительным мастерством. Глаза смотрели прямо на зрителя с пугающей проницательностью, а уголки губ изгибались в едва заметной усмешке.