Дверь по-прежнему подпрыгивала сверху от бега монстров, но люди, спрятанные под ней, уже привыкли. Темнота не позволяла ничего рассмотреть, поэтому Лайя закрыла глаза, попыталась расслабиться. И как обычно бывает, когда нельзя что-то сделать, то именно этого больше всего, до зуда, начинает хотеться. А пошевелить хоть чем-то, очень хотелось. Тело затекло, какие-то камушки пытали больную спину неровностями, а спереди металлический чехол кинжала Чона впивался в ногу – и не отодвинуться же, её тело плотно повторяло контуры тела азура. Взвыть бы от досады, но страшно, если чуткий слух чудовищ уловит звук, то это место станет её могилой по-настоящему.

Момент, когда всё затихло, обнаружили одновременно. Лайя дернула Чона за куртку, обращая внимание, а он чуть потянул её волосы. Чонсок выждал ещё какое-то время, а потом осторожно приподнял дверь и замер. Ничего не происходило. Стояла тишина. Он смелее сдвинул дверь, оставляя щель побольше. На них смотрело стремительно темнеющее небо. Чонсок встретился глазами с Лайей, её вспыхнувшая в глазах радость была ему ответом. Они выбрались на свободу и стали растирать затекшие ноги и руки.

– Скоро ночь, – тихо проговорил он.

Лайя одарила его усталым взглядом и хотела предложить расширить пространство их убежища, как услышала приближающийся гул. Она разочарованно застонала и вернулась в яму, снова вжимаясь в стену, чтобы Чонсок мог влезть.

– Выбрось своё оружие, – раздражённо прошептала она, зло сверкая глазами в сторону его пояса.

Чонсок послушно стал снимать перевязь с пояса. Звук расстегивающихся креплений был… странным и неуместным… Взгляд невольно притянуло к рукам азура. Когда Лайя поймала себя на этом, то смутилась и поспешила отвести глаза, принялась разглядывать землю, что было противоположной стеной. Вскоре кинжал Чона и перевязь полетели в ноги, а сам мужчина забрался внутрь и вернул дверь на место. Вовремя. Гул пронесся совсем рядом, а следом дверь просела от веса и снова вернулась в прежнее состояние. Змеи.

Мысль, что теперь всё это продлится до рассвета, отозвалось тоской. Одно хорошо: не одна и в относительном тепле, по крайней мере, спереди. Чонсок чуть пошевелился, пытаясь устроиться поудобнее, и пристроил подбородок на её макушку, а руку положил так, чтобы осыпающийся песок и земля не попадали на её лицо.

Лайя улыбнулась от такого проявления заботы и пристроила свою руку на его бок. Так они и заснули, переставая обращать внимание на рой и шипение, доносившееся сверху.

***

Сквозь полудрему она услышала, что дыхание Чона изменилось. Не спит. Лайя открыла глаза и прислушалась. Было тихо. Она не сдержалась и шепотом спросила:

– Утро?

– Вроде да, – едва шевеля губами, ответил он.

Чонсок чуть приподнял дверь. Солнечный свет ослепил обоих до болезненной рези в глазах. Они одновременно зажмурились. Когда Лайя снова открыла глаза, то столкнулась с его внимательным взглядом. Понимание, что всё это время границы между ними были стерты, что они вот так лежали рядом… Ближе уже не будет. Не будет… И сейчас… Она чувствовала его дыхание на своем лице. Лайя непроизвольно дернулась, краска залила лицо, взгляд сразу же спрятала. Чонсок ощутил похожую волну смущения, поэтому стал выбираться наружу, вот только тело, задеревеневшее за ночь, не слушалось. Попытки не увенчались успехом.

– Подожди, – взмолилась Лайя, не зная, отчего умрет быстрее: от нехватки воздуха, потому что Чон пытается выбраться, но лишь сильнее её придавливает в яме, или от смущения, оттого что он невольно ещё ближе и елозит по её телу своим онемевшим. – Я сейчас зачерпну силу из земли и смогу выбраться, потом помогу тебе. – Только не шевелись.