Она же указывает на то, что в индо-иранской традиции рядом с женщиной или ее эквивалентом – деревом – помещались, как правило, кони или птицы или только птицы, но в то же время "во всех индоевропейских традициях распространено уподобление коня и птицы". В гимне Ригведы кони Ашвинов уподобляются орлам:

"Ваши великолепные летающие кони – красноватые птицы да повезут вас".

В Махабхарате сами Ашвины воспеваются как орлы – "дивные, прекраснокрылые птицы".

Кроме того, именно гусь часто связывается с образом коня; и Ашвины, и кони Индры часто уподобляются гусям".

Согласно данным археологии, в Иране композиции с фигурами двух всадников или соединенных коней с женщиной между ними относятся к эпохе первого появления ираноязычного населения на Иранском плато и датируются вторым тысячелетием до нашей эры.

Весьма значительную роль играли изображения водоплавающих птиц-уток и гусей в искусстве Индии, а также в скифском искусстве. По мнению Дмитрия Раевского, эти изображения, как правило, встречаются на предметах культового назначения.

Образ водоплавающей птицы был в скифском мире устойчивым религиозным символом, он являлся символом богоданности царской власти. На вопрос о том, почему именно образ водоплавающей птицы стал в иранской и скифской мифологиях образом телесного мира, Раевский отвечает, что этот представитель земной фауны обладает способностью передвигаться во всех трех стихиях – по суше, по воде и по воздуху: "Показательно, что в "Атхарваведе" отражено представление о "тройном", или "утроенном" гусе. Это скорее всего также связано с толкованием водоплавающей птицы как символа трех зон мироздания".

Такая трактовка образа гуся представляется убедительной, но ответа на вопрос – почему именно с водоплавающей птицей связывается в индоиранской мифологии образ коня, она не даёт.

В "Атхарваведе" солнце именуется в одном и том же гимне и конем, и орлом, и лебедем.

Как это не покажется парадоксально, для того чтобы ответить на этот вопрос, а заодно и на следующий – почему в индоиранской мифологии образ коня тесно связан с образом оленя, следует, по нашему мнению, обратиться к археологическим памятникам севера европейской части России. Именно здесь на рубеже мезолитической и неолитической эпох, на скалистых берегах Онежского озера и Белого моря появляются изображения, свидетельствующие о древней сакрализации образов водоплавающей птицы и оленя (лося), присутствующих постоянно в сценах, связанных с оплодотворением, рождением и смертью, имеющих мифологический, ритуальный характер.

Причем именно здесь очень часто эти два образа – гуся и лося – перерастают один в другой. Таковы – ладьи с носовой частью в виде рогатой лосиной головы на длинной гусиной шее, гусь с лосиными рогами, рогатые гуси, лось во главе идущих в ряд гусей, изображение лося среди гусей.

Исключительный интерес представляет связь образов этих животных с антропоморфными персонажами данных неолитических петроглифов. Таковы распластанная в позе роженицы антропоморфная фигура, нога которой перерастает в тело гуся, и уникальное изображение мужчины (главного персонажа в композиции так называемых "Бесовых следков" на Белом море) с одним рогом на затылке, большой палец громадной ступни которого соприкасается с фигурой молодого, еще безрогого лося, а мизинец— с группой из трех водоплавающих птиц.

Решая вопрос о том, кто конкретно, лоси или северные олени, изображены на петроглифах Онежского озера, Юрий Савватеев отмечает, что, хотя эти животные и "сильно различаются по облику, величине, образу жизни, но на скалах они показаны в сходной стилистической манере", в результате чего "по одной группе признаков это лось, а по другой – северный олень" Однако "большинство изображений опознается нами как лоси".