Моя вчерашняя эпическая победа над Обдерихой уже обросла слухами и сейчас я беседую со встревоженным попом Германом.

– Молитовку прочитал перед баней, как положено, а мои дуры решили умаслить нечисть, хлеба там принесли, соли крупной, – с удовольствием сдаю женский пол усадьбы я.

– Что ты, Лексеич! – всплеснул руками поп. – Что я только не делал, а девки на Святки так и продолжают гадать! Хоть пори их!

– А как гадают? – любопытничаю я.

– Известно как – подходят к бане вечере, открывают дверь и задирают юбку! – пояснил поп, зажёвывая домашнее пиво редиской.

– И что? – живо интересуюсь я, ведь известно, что нижнего белья молодежь сейчас не носит, и если сидеть в бане, то можно насмотреться видов!

– Если банник коснётся ноги мохнатой рукой – у девушки будет богатый жених, если голой – бедный, а если мокрой – пьяница, – пояснил Герман.

– Да ладно! – поразился я.

– Известно, бабы – дуры! – резюмировал служитель культа.

Хорошо так посидели с отцом Германом. Оказывается, и культурная жизнь есть в русской деревне!

Потом взялся за планирование своего бюджета. Что я понял из маминых записей? Я не банкрот, но нищий! Может и вправду кого ещё продать из сельчан? Но это средства производства! А вот с барщины на оброк можно перевести. Хотя… вот если мои денежные запасы в утках подсчитать… Утка по семь копеек идет!

– Смотрел я твою бричку. Поправить можно, но кузнеца в деревне нет, – вечером жаловался мне Тимоха.

– Коня угробил, сволочь, – ругнулся я.

– Пороть его надо! – поддержала меня Матрена глухой фразой из-за стенки.

– И нищета задолбала! – жалуюсь я таксисту.

– Ты же хотел купить там своим крестьянам живности, чтобы не голодали, – напомнил Ара.

– На коня или вола каждой семье денег не хватит. По овце всем купить могу, по два десятка куриц. Но что курица? На один раз пожрать, и то мало будет, если семья большая, – жалуюсь я. – Реально я могу им помочь на неделю, или на три, а чтобы там прям средства производства им дать – это не в моих силах!

– Гуся дашь? – кивнул на остатки обеда Тимоха.

– Пороть! – повторила стенка голосом Матрёны.

– Да бери! А если кто будет мне перечить, то ночевать будет в бане, – негромко говорю я.

Меня услышали – раздалось громкое «Ох!» и бормотание молитвы.

– У тебя лес большой, кстати. Его продать можно! Правда недорого – в Костроме лес дешёвый, – предложил мой товарищ по попаданству.

Про лес свой я тоже уже посмотрел в маминых записях – есть, и много. Но разный. Самый ценный – сосновый, его продавать жалко, однако ценность это немалая – триста десятин. Вообще, у меня тысяча сто десятин пахотных земель, покосы заливные – тридцать десятин и ещё суходол какой-то – двести! И леса много! Кроме соснового, березовый и дубовый понемногу. Всего пятьсот десятин. Опять-таки непонятный мне «выгон» – там у меня цифра в пятьдесят десятин стоит. Усадебная – двадцать, прочая – тридцать. Итого, у меня около двух тысяч десятин земли. Для примера, у моего соседа Елисея, который был у меня с визитом, столько же земли, но народу раз в десять больше! Озерцо у меня, кстати, имеется небольшое.

Земли много, а крестьян мало, откуда взяться доходам? Смотрю записи мамы и вижу, что мы с трехсот душ в былые годы скатились до сотни. Продали большую деревню пятнадцать лет назад этому самому Велесову, когда папа на войну ушёл. С Наполеоном. Что интересно, я в теле Лешки по-французски шпарю бегло – жила у нас училка из Франции. Померла лет пять назад.

Собираюсь к своему сельскому старосте. Имя его – Иван, имеет коня, семь коров, вола и много прочей живности в хозяйстве. Двадцать пять десятин сеет. Мог бы и вызвать, но мне интересно посмотреть, как он живет. Иду с Мироном и Тимохой. А как иначе – идти-то не знаю куда! Но всё оказалось рядом, добрались быстро.