А потом появился осёл. Не робот, не чудо инженерии, а обычный осёл – тот самый, что тысячи лет таскал мешки через горы и пустыни. Он мог нести до 100% своего веса (300–400 килограммов), а 50–70% – его привычная ноша. Он не ломался на камнях, не требовал запчастей, не гудел, выдавая врагу свои шаги. Его содержание стоило гроши: немного сена, воды, ухода. И вот, в мире, где BigDog танцевал на экранах, осёл молча победил – не в зрелищности, а в деле. Технология, что должна была стать новым горизонтом, уступила животному, чья простота оказалась сильнее всей мощи Boston Dynamics.

BigDog – это не просто провал проекта, это метафора нищепанка. Заратустра видит в нём символ эпохи, где технологии существуют, но не работают на человека. Они блестят, они гудят, они собирают лайки, но их суть – иллюзия. BigDog был создан не для солдат, а для просмотров, не для жизни, а для шоу. Его шум заглушил его пользу, его цена съела его смысл. Осёл, напротив, – воплощение реальности, что не нуждается в симулякрах: он есть, он делает, он несёт. В мире ветряков, что крутятся ради вида, и угольных ТЭС, что дымят ради выживания, BigDog стал лишним – слишком сложным, слишком дорогим, слишком далёким от нужд человека.

Нищепанк – это не отсутствие технологий, а их отрыв от подлинности. Хайдеггер говорил, что техника должна раскрывать бытие, но здесь она его скрывает. BigDog не раскрыл миру новые пути – он стал ширмой, за которой человек остался с той же лопатой, с тем же ослом. Его провал – не случайность, а закономерность: в эпоху, где прогресс измеряется не делами, а картинкой, осёл дешевле робота, потому что он реален. Заратустра смотрит на эту сцену и чувствует горькую иронию: сверхчеловек не родился, киберпанк не наступил, а нищепанк выбрал не сталь, а шерсть, не будущее, а прошлое.

Где герой в этой истории? Нет его. Нет инженера, что бросил бы вызов судьбе, нет солдата, что пошёл бы с BigDog в бой. Есть только равнодушные разработчики, что вложили миллионы в прототип, и зрители, что хлопали в ладоши, глядя на экран. Осёл не герой – он просто осёл, без пафоса, без миссии. BigDog мог бы стать символом борьбы человека с природой, но стал символом капитуляции перед ней. Нищепанк не даёт героев, потому что здесь нет битвы – только тихое признание, что технология, даже будучи рядом, не спасает, не возвышает, не меняет.

Заратустра отворачивается от этого зрелища. BigDog стоит в углу, как сломанный идол, а осёл идёт дальше, неся груз, как тысячи лет назад. Ветряки крутятся, уголь горит, и мир остаётся тем же – унылым, приземлённым, лишённым величия. Это метафора нищепанка: технологии есть, но они проигрывают простоте, потому что человек давно забыл, для чего они ему нужны. И в этой тишине, прерываемой лишь скрипом ослиных копыт, сверхчеловек остаётся лишь эхом несбывшегося пророчества.

Заратустра покинул поля ветряков и угольных ТЭС, где осёл перешагнул через тень BigDog, и теперь его путь ведёт в иное пространство – не из стали и камня, а из пикселей и кодов. Перед ним раскинулась "Метавселенная" – цифровая пустошь, что зовёт человечество за горизонт реальности, обещая новый мир. Но вместо просторов, где сверхчеловек мог бы обрести форму, или киберпанковских сетей, где воля пробивала стены, он видит лишь зеркала, отражающие зеркала, бесконечный лабиринт иллюзий. Здесь Жан Бодрийяр, пророк гиперреальности, становится проводником: его голос шепчет, что "Метавселенная" – не реальность и даже не её копия, а симулякр симулякра, тень, отбрасываемая тенью, где человек теряет себя в миражах, что давно забыли свой исток.