В конце первой недели обучения я отсела от Семы к Гене, на последнюю парту, где и следовало сидеть социально чумным детям. Сема обиделся, но мое место тут же заняла первая красотка класса и не дала ему утонуть в пучине комплексов. Гена же оказался грустным Терминатором. Он спокойно воспринимал любую ситуацию и всегда находил элегантное решение.

          Первым моим испытание стал классный час. Нужно было нарисовать, как прошло лето. Рисовать про брови, маски и похудение, казалось не комильфо. Фантазировать тоже нет смысла, Сема может и не сдаст, но вопросы про вранье позадает. А на фоне его кристальной честности и безупречной автобиографии это будет как па де де в исполнении пьяных бодибилдеров.

         Рисовать я не умела от слова «совсем». Конкретно в этом виде деятельности, руки у меня перемещались из плеч сильно ниже пояса. Я старалась, пыхтела, высунув язык от напряжения. Но все равно получался черный квадрат с грязными разводами. То ли последний день апокалипсиса, то ли взрыв перед рождением новой жизни.  Гена грустно взирал на мой «шедевр». К окончанию урока учитель собрала наши творения и пообещала развесить в классе. Я загрустила. Узнать в мешанине красок меня, в качестве звезды танцпола, невозможно было даже с больной фантазией и под сильными галлюциногенными препаратами. И можно было бы отъехать и сказать, что это абстракция, «я художник, я так вижу», но я ведь подписала название картины – «Танцы в парке». И судя по этим танцам, замес там был, как на Бородинском поле…Смешались кони, люди…

         На следующее утро, ожидая позора, была не в настроении. Меня вообще лучше было не трогать. Я была страшнее, чем Бабайка. Ненавидела всех. Диктора телевидения, дворника, вахтера… Всех. Интерьер школы противен, картинка за окном бесит, одноклассники… ну тут выражения непечатные. Генка смотрел со снисхождением.

- Не печалься, - сказал друг, протянув маленькую карамельку, - все наладится!

Я как-то автоматически, совсем по-детски взяла ее и тихо сказала: «Спасибо!».

-Все наладится! – еще раз повторил Гена и куда-то ушел.

          К обеду, в одном из кабинетов, открылась выставка работ старшеклассников о летних мучениях. Я шла в печали. Гена молчаливо следовал сзади. Не дойдя до класса, услышала сдавленный возглас директора:

-Что это такое? Это кто их такому научил? – анакондой шипел директор. Мы ускорили шаг и замерли на входе. Учащиеся стояли с расширившимися зрачками.

           Ну, что сказать. В целом картины не изменились. Те же речки, дачи, магазины, картошка… Но из них прямо пер секс! В СССР! Секс! Тогда же не было ни слова «секс», ни самого физиологического процесса. Заключая брак, новая ячейка общества, сразу начинала активно размножаться почкованием. И тут такой пердимонокль! На рисунках тщательно были прорисованы выпуклости, вогнутости и оттопыренности. Мой шедевр стал самым приличным и, даже, не лишенным определенного шарма. Повернулась к Гене, он стоял с абсолютно непробиваемым выражением на лице, только едва заметно подмигнул. Я б, наверное, даже обняла его, но сделать это не спалившись, было невозможно.

            Вот так мы с Генкой стали близкими друзьями. Сема был занят общественной жизнью, учебой и спортом. Доступ к Пашкиному торсу мне перекрыли, поэтому я самозабвенно погрузилась в процесс дружбы с моим Генкой.

           Самым нелюбимым предметом для меня в школе стала физкультура. Для девочки вообще, в период полового созревания, становится неожиданностью то, что грудь стала больше и живет во время физических упражнений отдельной жизнью, вводя в конфуз хозяйку и с регулярным постоянством деморализуя юношескую часть класса. Так физрук, Генадьсергееич, в простонародье сокращенно Генсек, доводил процесс нашего унижения до крайностей. Перед каждым уроком мы сидели в раздевалке и перебирали разные способы самоубийств, которые могли освободить нас от занятий. Как ни странно, ни один из них не казался достаточным основанием для прогула. Физрука боялись.