Я читала книги о попаданках. Изредка. Сережа считал их низкопробным чтивом и смеялся, если видел у меня в руках книгу в мягкой обложке. Мне приходилось убирать их с глаз.
Но сейчас осознание собственного попаданства пришло сразу. И это не по тому, что место странное. А потому, что я помню момент убийства там, дома... Совершенно отчетливо помню, как усыпала-уплывала в темноту и покой. И яркую вспышку света перед окончательной темнотой -- тоже помню.
Сейчас мы плыли, это явно судно, меня качает и я не понимаю, что хочет женщина, куда тянет. Но мир не мой-- темная коса, стекавшая по почти детскому плечу, по тонкому шелку белой сорочки, лучшее тому подтверждение. И лужица крови, подтекающая из под двери... Это именно кровь, ее запах вплетается в запахи моря и горящих свечей.
Тогда, в первые минуты, я не размышляла так долго, не вспоминала слова типа "ток-шоу", "розыгрыш", "обман". Все и так было слишком очевидно. Я просто приняла это -- как данность. Это другой мир. Я попаданка. Там, за дверью, идет бой. Я хочу выжить.

За дверью слышались хрипы, глухое хеканье и удары металла о металл...Вот кто-то врезался в дверь так, что дерево затрещало...
Старуха прижалась ко мне и я ощутила кисловатый запах старческого немытого тела, близко увидела морщины, крошечные неопрятные комочки слизи в уголках старческих глаз, чуть поблескивал на щеке след сбежавшей слезы.
Внезапно женщина оттолкнула меня, засуетилась. Схватила с сундука тряпье и начала натягивать на меня, прямо на тонкий шелк ночной сорочки, платье. Толстый зеленый бархат, желтое шитьё тускло поблескивает в свете мечущихся огоньков свечи, нелепая шнуровка с боков. Зато мне становится теплее. Я все еще не могу решится подать голос. Мне кажется, что она сразу поймет... Тяжелое влажное сукно -- плащ. Меховая опушка и металлическая застежка под подбородком.
На ноги мне она, с трудом сгибаясь, натягивает что-то вроде вязаных гольфов и одевает кожаные грубые башмаки без завязок, без шнурка. Одежда сидит на мне так, как будто я всю жизнь носила такое.
И там, на сундуке, под грудой тряпья -- обруч. Старуха судорожно одевает мне его на голову и встает впереди меня, лицом к двери. Складывает руки под подбородком и бормочет что-то невнятное -- молится...
Дверь, не слишком крепкая, разлетается щепой под ударами. Топор? Секира? не знаю...
Отпихнув ногой тело, в комнату вваливается огромный мужик. Космы по бокам лица сплетены в косицы, на них металические колечки, они тихо позвякивают и я равнодушно удивляюсь, что слышу этот слабый звон, борода, металлические бляхи на одежде и высокие железные наручи. На руках кровь, уже подсыхающая и свежие кровоточащие царапины...

Остаток двери висит наискось на одной петле. У него совершенно безумные глаза, взгляд бегает по стенам, полу, останавливается на старухе... Он дышит шумно, отфыркиваясь, как будто вынырнул из воды. Все это длится какие-то доли секунды. А потом он резко хватает женщину за руку, дергает на себя и я вижу, как из ее спины, на уровне пояса, на мгновение высовывается хищно блестящая сталь, смазанная ровной кровяной пленкой...
Я не могу даже заорать от страха... Серое безразличие опускается на меня плотным покрывалом и крепко пеленает мозг и тело...
К запаху моря и крови примешивается резкий запах нечистот...
А у меня лениво, неторопливо текут мысли, не имеющие никакого отношения к моей жизни и смерти:
-- Он повредил ей кишечник...
А женщина все еще жива. Она слабо ворочается на полу, скребет костлявыми немощными пальцами по доскам, по огромным сапогам убийцы и хрипло, захлёбываясь твердит одно слово: