Первую половину ночи в сознании, Аня провела неподвижно сидя на койке, глядя пустыми глазами прямо перед собой, вторую – скрючившись, уставившись в темноту, прислушиваясь, боясь заснуть. Она подобрала под себя ноги, пытаясь хоть немного согреться, хотя в палате было душно. Но когда занялся день, и сквозь полуопущенные веки ударил бледный луч солнца, ей было так же холодно. Жизнь продолжалась, но она вошла в другое русло, непривычное.

Дни неспешно сменяли друг друга. За это время было пережито много истерик и обид. У Ани горела душа, и болело тело. В больнице она отметила новогодние праздники, весенние, и свой шестнадцатый день рождения. В мае её выписали домой.

Для бабушки начался самый сложный период, гораздо страшнее, чем тот, который был в больнице. Два раза она спасала внучку от необратимого шага, и оба раза ту пытались забрать в психиатрическую клинику. Пожилой женщине приходилось расставаться со своими скромными сбережениями, чтобы внучка осталась дома. Она понимала, насколько Ане тяжело; та не выходила из квартиры, выглядывая в окно как дикий зверёк.

Глафира Елисеевна много думала и решилась на переезд. Собрав вещи и передав ключ соседке, она торопилась увезти внучку из города, рассчитывая, что деревенский климат взбодрит её и выведет из состояния транса.

Аня капризничала, но бабушка стояла на своём. Её не останавливал и тот факт, что день обещал быть знойным. Сев в душный городской автобус, они продолжили спор, который ни к чему не привел. Добравшись до нужной остановки, бабушка и внучка остались на солнцепеке, чтобы через некоторое время уехать туда, где участь потрясет их вновь, не дав зажить кровоточащим душевным ранам.

Автобус, скрипя и покачиваясь, двигался медленно. В салоне было нестерпимо душно, а в открытый люк вместо свежего воздуха попадала серая пыль. Она оседала на ресницах, забивала нос и скрипела на зубах.

Алёна в очередной раз почесала кончик носа и тихо чихнула. Она сидела с правой стороны и с интересом смотрела в окно. Солнце палило и сквозь стекло припекало её веснушчатое лицо.

Глафира сидела по другую сторону, то и дело прикладывала салфетку к влажному лбу и тихо молилась, чтоб они преодолели-таки путь и добрались как можно скорее. Она опасалась, что от жары они могли получить тепловой удар.

Солнце приближалось к зениту, и жара становилась невыносимой. Воздух был душным и спертым. От малейшего движения поднималась пыль, отливавшая серебристым блеском в солнечных лучах. Это привлекало внимание, но не давало вздохнуть полной грудью.

Алёна, обмахиваясь тонким носовым платочком, взглянула на женщину и хотела заговорить, но заметив сосредоточенное лицо путницы, едва заметно улыбнулась. Она перевела взгляд в окно и посмотрела на лесополосу, растянувшуюся вдоль дороги.

Аня же за всё время пути не взглянула на бабушку. Она с грустью смотрела на поле подсолнухов, показавшееся за поредевшим лесом. Затея ехать в деревню девочке не нравилась, но и в городе оставаться не было смысла. Из-за пережитого шока она так и не вспомнила лица надругавшихся над ней людей. А что их было несколько, пострадавшая узнала из подслушанного разговора. Болтливые медработники обсуждали новости на ходу, рассматривали результаты анализов, взятых при поступлении непростой пациентки. Но даже после этого известия, Аня не смогла сообщить следователю ничего вразумительного. Её память молчала, а изверги ходили по земле безнаказанные, ели, пили, дышали, смеялись; может, совершили очередное насилие; и новая жертва тоже молчит. Не помнит. Или боится. Тоска разъедала девочке сердце, а слёзы – глаза. Совсем недавно у неё была целая жизнь, а теперь только половинка. От светлого будущего осталась горстка пепла в душе.