По дороге в Боровске он осадил Пафнутьев монастырь. Осажденные бились отчаянно, но изменники отворили острожские ворота, и «литовские люди», ворвавшись в монастырь, побили там множество народу.

«Вор же разорив весь монастырь, – пишет летопись, – высек и выжег, и поиде под Москву, и ста у Николы на Угреше» ^>18. Однако прежде его отрядами был взят Серпухов, а города Коломна и Кашира сдались ему добровольно.

Угрешский монастырь стоял на их пути к стольному граду. Отряды Самозванца обойти его не могли. «Скоро Марина поместилась в монастыре Николая на Угреше, а Самозванец, 11 июля, расположился в селе Коломенском» ^>19. А тем временем 17 июля москвичи заставили Шуйского положить свой царский посох.

Но борьба за трон продолжалась. Среди претендентов была Марина Мнишек. Она искренне считала себя царицей московской. «Бывши раз московскою царицею… не могу возвратиться в звание польской шляхтенки, никогда не захочу этого… Лучше исчезну здесь, чем со срамом возвращусь к своим ближним в Польшу», – говорила она ^>20.

Когда гетман Жолкевский стоял вблизи Москвы, на Хорошевских лугах, Марина одиноко сидела в палатах Угрешского монастыря под охраной польских волонтеров и донцов атамана Заруцкого. Теперь ей приходилось вести спокойный, размеренный образ жизни – она ждала первенца. Это прежде она, надев гусарский мундир, вооруженная саблей и пистолетом, скакала верхом наравне с казаками по проселочным дорогам. Или рисковала жизнью, как в Дмитрове, где выйдя на стену, обращалась к упавшим духом осажденным воинам Сапеги: «Смотрите и стыдитесь, я женщина, а не теряю мужества».

Теперь ее деятельная натура тяготилась вынужденным бездействием в монастыре. Но согревала мечта короновать будущего сына, нареченного в народе Воренком. Не могла она предвидеть, что участь его будет ужасна.

Никольская обитель на некоторое время стала своеобразной резиденцией Самозванца, войско которого стояло на правом берегу Москвы-реки, верстах в трех от монастыря, в Коломенском. Покои «московской царицы» и ее прислуги тщательно охранялись, и трудно представить, чтобы Марина согласилась жить в разоренных Государевых палатах. Однако угрешские храмы, особенно Никольский собор, в ризнице которого хранились церковная утварь из драгоценных металлов – золота, серебра, иконы, украшенные позолоченными окладами, дорогие священнические одежды, привлекали внимание иноземных и русских воров, которые сами себе добывали жалованье. Не случайно после лихолетья Смуты в монастырской ризнице не сохранилось почти ни одной реликвии времен Годунова и Грозного.

Тем временем Жолкевский приближался к Москве. По договору с русскими гетман обязался прогнать Тушинского вора, но прежде, как умный дипломат, попытался через Яна Сапегу уговорить Лжедмитрия покориться королю Сигизмунду и самому отступить от Самозванца. Однако окружение Сапеги, его войско не согласились отстать от новоявленного «государя».

Тогда коронный гетман вместе с пятнадцатитысячным отрядом князя Мстиславского двинулся против Вора. И на рассвете, 5 сентября, польские и русские полки стояли перед станом Сапеги в боевом порядке. Увидя объединенные силы, войско Самозванца дрогнуло. Однако до стычки дело не дошло: никто не хотел проливать братской крови, и оба войска пришли к согласию. Гетман от имени короля обещал Самозванцу и Марине в удел Самбор и Гродно.

Участник тех событий Станислав Жолкевский вспоминал: «Cамозванца в то время не было в лагере: он находился за две мили оттуда, у своей жены в монастыре, который москвитяне называют Новегроши[2]. И так они отложили до следующего дня для уведомления гетмана, доволен ли этим обманщик»