– А! – Самодовольно расплылся Гольян. – Таких рубах нынче не купишь… А говоришь – жопами вперед! Тут искусство. Тут тебе не самцом надо быть, а созерцателем-идеалистом.

Помолчал, походил вокруг Ильи, любуясь снимком и, не меняя интонации, спросил:

– А у вас как? Светка заблядовала, или ты ее довел?

– И то и другое.

– Она ж тебя любила.

– Было дело. А эта у тебя откуда?

– Вон ты что!.. – прищурился Гольян. – Оттуда.

Еще выпили по одной. Закусывали, говорили не спеша.

– Оттуда – это откуда?

– Ага! Так я тебе и сказал. Чтоб она к тебе удрала? Знаю я… – Но не удержался, ткнул пальцем в телефон: – Отсюда же! Живет в трехстах метрах.

– Ты шагами считал?

– Тут все написано. – Кирилл держал смартфон возвышенной рукою миссионера, приподняв до уровня глаз, точно текст с непогрешимыми истинами перед новообращенными и иными, пребывающими пока в необращении.

– Через день, наверное, сталкиваетесь у светофора, – отметил скепсисом пресловутые триста метров Илья.

– Хочешь, позвоню?

– Звони.

…Домой он шел ночью. Часа в четыре утра. За домом, что стоял напротив – через площадь – уже, кажется, светало. Да нет, это голубые фонари. В феврале в такую рань солнце еще спит. И ему хотелось спать.

Он не знал, как дальше жить без Светки. Он привык к ней, и привык не как трамвай к своим рельсам, а как привыкают чайки к морским прибрежным рифам.

Они рассекают воздух, бьют его крыльями, стремительно проскальзывают над самой водой, хватают в зеленой воде серебристых рыб, а потом, выбившись из сил, падают на скалистые гребни, цепляясь за осклизлые знакомые камни желтыми коготками, и замирают на них, совеют под солнцем. И даже не слышат, как ударяют волны, как пена подкатывает под самые их ноги, и обегает их и потом тает, лопается пузырьками…

Прошлым летом они были на море. Видели эти камни, этих чаек, эту пену, эти синие, красные и желтые ноги-веточки в теплой воде… С кем же он теперь туда поедет? Зачем он туда поедет? С Лилей Брик? Нет, с ней нужно куда-то в другое место.

А что мы знаем о трамваях? Зачем о них так небрежно?..

Может, и у них есть любимые мягкие рельсы и дорогие им повороты вокруг старых деревянных домов и ажурных металлических столбов. Может, им хочется бежать вдаль по теплому железу навстречу заре, не останавливаясь на остановках? И осыпать свою желтую голову длинными голубыми искрами… Голову? Это едва ли.

Но вы же не были трамваем. Вы не знаете вкуса электричества!.. Так что же судить их? Что рядить?..

И чайками мы тоже не были.

Быть может, лишь мелкими птичками на определенном этапе эмбрионального развития.

А как прекрасно сидеть на красных от восходящего солнца камнях. Слушать песни моря и вдыхать запах водорослей и йода, пахнущего рыбой…

Это ли плохо?

Ну-ка, чайка, отвечай-ка!

2

День расставания с женой был его последним спокойным днем. Как оказалось.

Обычно люди в такие дни дерутся, или плюются, если почему-либо нельзя драться, делят нижнее белье, потому что одно «он дарил, а другое хрен знает кто!..»

Люди преображаются, совершенно не сдерживаются (хватит!), ибо нравственность – есть правда, которая лезет наружу.

Вешаются или пытаются повесить друг друга, орут, вспоминая: «… каких вы, сука, ели раков? Просто раков!.. Просто ели!.. Раков ели раком!..»

О слабости натуры: «…ты тюфяк, у тебя даже на галстуке сопли…» И охапка галстуков радугой в лицо: смотри!

Наболевшее: «Змея дочь змеи!..» и «…а вот теперь иди к своей маме с чемоданом навеки и скажи громко: «Мама!..» Скажи: «Здравствуй, мама!..»

Конфликты на религиозную тему: «Яйца они на Пасху красили! Кому?..»

И что-нибудь из мира науки: «…да задохнись ты газами впотьмах…»