– А что мы сделали плохого? – чуть поддался вперёд Инграм.

– На вас повесили похищение.

«Повесили» – ещё сильно сказано. В новостях, которые я слышала сегодня утром, о секте сказали лишь мельком. Однако у многих людей был заложен стереотип, что сектанты всегда плохие. Ведь что они делали? Правильно, приносили жертву, убивали, проводили обряды, оставляли после себя хаос, кости и страх. Меня, собственно, не волновало их зло, как и зло во всём мире, – это естественно – но Инграм и Арни сами сегодня говорили об обрядах, крови и даже гробе. Что они собирались сделать – пока для меня неясно. Но точно нечто такое, что связано с Рэбэнусом.

А это любопытно узнать.

– Ты о Тинг, место которой я занял?

Если Инграм и хотел меня этим задеть, то не прокатило.

– А догадаться самостоятельно тебе мешает идиотизм?

Однако на мой сарказм парню было совершенно наплевать. Он чему-то коротко посмеялся, встряхнув головой, и встал из-за стола. Его зловещий взгляд пронзил меня насквозь.

– Ох, птенчик. Если ты ничего не знаешь, то не стоит лезть в места, где тебя могут сожрать заживо. То ли страхи, то ли взаправду. Берегись вестей от ворона.

И ушёл, оставив меня в полном смятении.

Грусть достаточна сама по себе, но чтобы получить от нее настоящее удовольствие, нужно поделиться ею с другими.

Марк Твен

– Ты сегодня какая-то грустная. Что-то случилось?

Серое пальто, чёрный берет на голове и такого же цвета шарф, длиной достающий до подола платья, – мрачно и изысканно, в стиле Анны. Ничто не говорило о её настроении – ни неспешная походка, ни пустое выражение лица, ни оттопыренный мизинец при держании серебристого мундштука. И я бы не задала этот вопрос, зная, что подобные Анна не любила, но она сегодня оказалась слишком молчаливой. И ещё у неё покраснели глаза и чуть неаккуратно вновь нанесена тушь. Я не была уверена, что Анна плакала, ведь для меня она была тем человеком, который ни к чему не привязан: ни к людям, ни к чувствам, ни к самой жизни. Её ничего не волновало, она никогда не готовилась к экзаменам, не заступалась, не держала зла или обиды. Ей ни к чему знать, что о ней думали другие, даже я, ни к чему лезть в чужие жизни. Девушка плыла по собственному течению, словно по реке Хэйлунцзян6.

Я также не была уверена, что Анна грустная. Просто что-то неумолимо поменялось в её настроении – а быть может, это всего лишь моя паранойя. И мне не было интересно узнать, что с ней случилось: скорее, я просто проверяла, насколько хорошо научилась читать людей и улавливать их незаметные изменения прежде, чем это заметят все или обернётся чем-то плохим для меня. И я не любила молчание, когда курила, а именно это я сейчас и делала: закончив учиться и выйдя на небольшую площадь университета, мы остановились возле фонтана и закурили.

– Знаешь… – Анна с самым непроницаемым лицом заканчивала курить первую сигарету, – если человек умирал и по нему никто не скучал, то этот траур достаётся случайному человеку, отчего тот без причины грустит. Ты спросила меня, почему я грустная. Но вместо ответа «я не знаю», я посмотрю тебе прямо в глаза, – что она и сделала, – и скажу прямо в лицо: «Я была назначена оплакивать смерть незнакомца».

Я уставилась на неё в лёгком восхищении.

– Это очень круто.

– А тебе становится грустно? – Анна отвернулась от меня, чтобы достать пачку и вновь закурить. – Ты ведь для этого меня спросила.

Пепла на кончике сигареты становилось всё больше. Дым, ветерок, мягкое падение снежинок – я посмотрела наверх, словно сквозь серые облака могла увидеть звёзды.

– Когда мне становится грустно, когда отчаяние захватывает душу, когда даже хочется умереть… я вспоминаю о вселенной. Именно, что вспоминаю, ведь большинство людей порой просто забывают о существовании звёзд, ведь так редко смотрят наверх, а не вниз, себе под ноги или в телефон.