Фонари кончились метрах в двадцати от берега.

Перехватив поудобнее лыжи, Антон Спиридонович, увязая по колено в снегу, спустился на лёд.

Где-то сзади бухнул и зашипел, распадаясь на огоньки, фейерверк.

– С новым счастьем, – пробубнил Антон Спиридонович и пошёл через реку.

Ветер на реке дул ещё сильнее. Оно и понятно – на берегу деревья сдерживают, а тут раздолье.

Лёд был неровный, весь в каких-то колдобинах, идти приходилось аккуратно.

Снова небо сзади окрасилось огнями фейерверка. Эхо разнесло глухой «бум» по реке и вернуло его с того берега.

Праздник…

Летом-то проще, на велике до реки, а потом на лодке, а зимой только на свои две ноги и надейся.

Хотелось курить, но не хотелось снимать варежки. Значит, потерпит.

А вот и берег.

Как-то ученик-буддист увидел своего учителя на другом берегу и крикнул ему: «Учитель, как мне попасть на тот берег?». Учитель посмотрел на него и ответил: «Так ты и так на том берегу». Вспомнилась почему-то эта старинная притча Антону Спиридоновичу.

От берега в сторону леса тянулась дощатая дорога, но по доскам идти в темноте – не самая лучшая идея: скользко.

Кое-как справившись с лыжными креплениями, он оттолкнулся палками и пошёл параллельно чернеющим из-под снега доскам. Метров через сто свернул – до заимки вела хорошо утрамбованная лыжня. В темноте она едва виделась на снежной тропе, но хорошо чувствовалась ногами – как будто по рельсам ехал.

А вот и деревня. Покосившиеся запертые ворота, хлипкий забор из ветшающих досок, одинокий фонарь во дворе. Тишина. Хотя нет, не совсем: со стороны домов слышалось мерное тарахтение генератора.

Сняв лыжи, Антон Спиридонович открыл ворота и пошёл к одному из срубов. Откуда-то из сугробов с лаем выскочила дворняжка.

– Спокойно, Рим, свои.

Рим узнал гостя, завилял хвостом, закружил.

Дверь избы открылась. На пороге в прямоугольнике света силуэт:

– Антон, ты?

– Я, Никифор. А что, кого-то ещё ждёшь в такое время и в такую погоду?

Вдалеке ухнул очередной салют: отсюда из-за деревьев вспышки не было видно, но река разнесла звук на многие километры.

– Мало ли кто ещё тут бродить может, – ответил Никифор и махнул рукой. – Заходи, не мёрзни.

Никифор был младше Антона Спиридоновича на десять лет, но из-за бороды выглядел как минимум ровесником.

Войдя в сени, Антон Спиридонович поставил лыжи в угол, снял с плеча сумку:

– На, вот. Здесь консервы, лекарства, всё, что просил. Как жена, дети? Спят?

– Я к Никодиму их ночевать отправил. Это только мы с тобой полуночничаем, да ваши ещё за рекой колобродят, огоньки в небо словно китайцы какие запускают.

– Почему китайцы? – Антон Спиридонович снял куртку, повесил её на крючок и, присев, стал расшнуровывать ботинки.

– Читал, что китайцы все эти салюты и фейерверки выдумали. Палят небо потехи для, никакого уважения к матушке-природе. А в чём потеха-то – бух и всё!

– Зато красиво – а что было ещё ответить в оправдание соседям.

– Красиво, это, когда истинно! А искры в небо пускать – это красоту божию оспаривать. Ладно, в небе самолёты летают – они за надобностью, а эти все развлечения зачем?

– Говорю же, красиво,

Они зашли в комнату.

– Красиво, это когда закат на реке, красиво, когда туман поутряне, снежное поле до горизонта красиво. Совсем люди от природы отделились, совсем позабыли, что настоящее, а что ложное.

– Ну и бог с ними, – Антон Спиридонович сел на лавку у стола.

Комнату освещала тусклая лампочка. В углу окладом блестели иконы, пол укрывали цветастые коврики.

– Бог-то, может, и с ними, да они не с богом, – афористично ответил Никифор и сел на лавку напротив. – Рассказывай, как твои дела?