– Некоторых вещей, – сказал он, – им (русским) не хватает, но зато вполне достаточно многого другого.

Он согласился с маршалом – Нейлом Мэттьюзом из Хьюстона, – что уровень жизни в США был действительно высок. По его словам, на него большое впечатление произвел тот факт, что почти каждая семья здесь имела холодильник. России пока до этого далеко, признал он.

Абель согласился с Мэттьюзом и в том, что отношения между США и СССР складывались неблагоприятно. Он тем не менее выразил надежду на возможность их улучшения, если бы больше людей в каждой из наших стран понимали язык друг друга. Полковник утверждал, что это способствовало бы взаимопониманию.

Во время нашего совещания в здании окружного федерального суда при подготовке письменных показаний я невольно постоянно возвращался к тому, что произошло в номере отеля «Латам». Когда в то утро Абеля увезли, агенты ФБР вернулись и обнаружили письма от его семьи, написанные на русском языке, микропленки, частично зашифрованное сообщение, которое он собирался отправить, пустотелые карандаши, где также были спрятаны микрофильмы, кусок эбенового дерева (пресс-папье) с выдолбленной в нем полостью, куда поместились целых 250 страниц русских шифровальных кодов. И эбеновый деревянный блок, и карандаши достали из той самой корзины для мусора.

На обрывках бумаги были записаны три адреса (один в Австрии и два в России), а также распоряжение отправиться в Мехико-Сити для встречи с агентом в указанном месте.

– Это просто невероятно, – сказал я. – Вы нарушили все самые элементарные правила ведения шпионской деятельности, раскидав ее принадлежности повсюду.

Абель не нашелся, как мне ответить, и только буркнул:

– Я старался от всего избавиться.

Но я не сомневался: он понимал, что именно пренебрежение простейшими мерами безопасности поставило его на край гибели.

Хейханену не следовало знать, где Абель жил и работал. Советские разведчики всегда были известны своей порой даже излишней осторожностью и неизменно следовали правилу, что их подчиненные агенты не владели информацией ни об именах, ни об адресах, ни о «легендах прикрытия» своих руководителей. Между тем Абель признался мне, что Хейханен побывал в его студии на Фултон-стрит – пусть только однажды. Он привел Хейханена к себе с целью снабдить его дополнительным коротковолновым приемником, который хранил к кладовке, и фотоматериалами. Ему не терпелось, чтобы Хейханен открыл в Ньюарке, штат Нью-Джерси, собственное фотоателье в качестве надежного прикрытия.

О полковнике говорили, что он прожил жизнь словно заранее знал: первая же его ошибка станет последней. Так и получилось на самом деле. Вот его отзыв о Хейханене:

– Я не мог поверить, что он настолько глуп, до такой степени некомпетентен. Мне все думалось: он не может быть так плох, как кажется, или его никогда не прислали бы сюда. Его поведение я воспринимал как часть «легенды», подготовки к тому, чтобы стать якобы двойным агентом и согласиться работать на ФБР в качестве ложного перебежчика.

Еще одна деталь, беспокоившая меня в этом деле, – упоминание в обвинительном заключении города Салида в штате Колорадо. По словам Абеля, советская разведка считала, что именно в Салиде живет американский солдат по фамилии Родес, служивший в посольстве США в Москве с 1951 по 1953 год. Русские однажды застукали Родеса с местной женщиной, как выразился Абель, «в компрометирующем положении» и взамен за молчание уговорили его снабжать их секретной информацией, похищенной в посольстве.

Когда срок службы Родеса в Москве истек, он вернулся на родину, а Абелю поручили разыскать его. Последний известный адрес Родеса был в Салиде, и Абель отправил туда Хейханена, чтобы найти парня. Абель сказал, что они его так и не нашли, а когда он запросил у Центра дальнейших инструкций, ответа на запрос не последовало. Это, утверждал Абель, стало единственным известным ему эпизодом, который подпадал под пункт обвинения в «попытке вербовки служащих вооруженных сил США».