Уинтона Толка угораздило ввалиться в кафетерий, в аккурат когда тот подвергся вооруженному ограблению. Теперь он скорее всего был мертв.

– Бросай оружие! – услышал Брендан голос Пола Армса с улицы и еще плотнее прижался к полу салона.

В ответ грохнули два выстрела, но не из обреза – из револьвера. Но кто нажал на курок? Пол Армс или тот парень в клетчатой охотничьей куртке?

Раздался еще выстрел, кто-то вскрикнул. Но кого ранило? Полицейского или бандита?

Брендана подмывало взглянуть, но он не решался высунуться.

В патрульную машину он попал на пять предпраздничных дней, по договоренности отца Вайцежика с капитаном местной полиции, в качестве наблюдателя от церкви, которую якобы интересовали условия жизни здешних бедняков-католиков. Эта легенда, похоже, сработала, и вот уже пятый день Брендан, облачившись в цивильный костюм, галстук и пальто, изображал из себя консультанта, собирающего материал для программы католической благотворительной помощи. Уинтон и Пол патрулировали участок между Фостер-авеню, Лейк-Шор-драйв, Ирвинг-Парк-роуд и Норт-Эшленд-авеню, один из беднейших и опаснейших в криминогенном отношении пригородных районов Чикаго: здесь жили негры, индейцы и латиноамериканцы. Брендан сдружился с обоими полицейскими и проникся симпатией ко всем честным обитателям этих трущоб и замусоренных улиц, несчастным жертвам заполонивших их стай шакалов в человечьем обличье. Он научился быть готовым к любым неожиданностям во время рейдов, но перестрелка в кафетерии явилась для него, пожалуй, самым тяжелым испытанием.

Еще один выстрел из обреза сотряс корпус автомобиля.

Свернувшись калачиком на полу машины, Брендан попытался молиться, но не смог подобрать нужных слов: Бог все еще оставался потерянным для него, и Брендан сжался от острого ощущения неприкаянности.

– Сдавайтесь! – крикнул Пол Армс.

– Черта лысого! – огрызнулся налетчик с обрезом.

Отчитываясь о своей работе в больнице для детей, Брендан не смог обрадовать отца Вайцежика, и тот направил его в другую больницу, где Брендану пришлось работать ночным сторожем. Брендану не составило большого труда догадаться, какой урок хотел преподать ему отец Вайцежик: перед лицом скорой смерти большинство людей уже переставали страшиться ее, смерть становилась для них желанной наградой Господа за их муки, и они не упрекали, а благодарили Его за грядущее избавление от страданий. Умирая, многие из тех, кто раньше не верил в Бога, обретали веру, а отрекшиеся от Господа вновь возвращались к Нему. Нередко уход из жизни, сопровождающийся страданиями, исполнялся благородства и даже наводил на мысль, что каждый человек таинственным образом приобщается к предсмертным мукам Христа, неся свой крест.

Но и усвоив этот урок, Брендан не обрел утраченной веры. И теперь уста его были безмолвны и сухи, а слова молитвы вместо него выстукивало бешено колотившееся сердце.

Снаружи доносились выкрики, но он уже не различал слов, то ли оттого, что выкрики эти были бессвязными, то ли потому, что оглох от пальбы.

Он еще не до конца усвоил урок, который ему, с легкой руки отца Вайцежика, предстояло извлечь из близкого знакомства с нравами этих задворок Чикаго. И сейчас, прислушиваясь к происходящему снаружи хаосу, он понял, что и этого урока будет ему мало, чтобы уверовать в то, что Бог столь же реален, как и пули. Смерть – это кровавая, дурно пахнущая, мерзкая реальность, и посулы радужной загробной жизни перед ее отвратительным лицом вовсе не казались ему убедительными. Вновь выстрелил обрез, ему ответил револьвер Пола, потом прозвучали какие-то крики и звук быстро бегущих ног: все как на войне. Еще выстрел из крупнокалиберного револьвера, звон стекла, дикий крик, выстрел – и тишина. Абсолютная и всепоглощающая тишина.