Стоя напротив нее, Пабло пристально смотрел ей в глаза.

При всей хрупкой красоте и необычайной женственности Джинджер, ее лицо говорило ему о чрезвычайной, почти мужской силе воли этой женщины. Такое сочетание характера и красоты ему доводилось наблюдать на человеческом лице нечасто.

Глаза ее были закрыты, а слабое подрагивание век свидетельствовало о том, что она в глубоком трансе.

Пабло вернулся к своему креслу, стоявшему в тени, вне досягаемости света лампы за спиной Джинджер, сел и скрестил ноги.

– Джинджер, почему вы так испугались черных перчаток?

– Я не знаю, – тихо ответила она.

– Вы не можете мне лгать. Вы понимаете? Вы не можете от меня ничего скрывать. Так почему вас так напугали черные перчатки?

– Я не знаю.

– Почему вас напугал офтальмоскоп?

– Не знаю.

– Почему вы испугались стока в раковине?

– Не знаю.

– Вы знаете мотоциклиста, которого видели на Стейт-стрит?

– Нет.

– Так почему же вы его испугались?

– Я не знаю.

– Очень хорошо, Джинджер, – кивнул Пабло. – А сейчас мы сделаем нечто удивительное, нечто такое, что может показаться невозможным, но на самом деле, уверяю вас, вполне достижимо. Сделать это даже очень легко. Мы заставим время бежать вспять, Джинджер. Мы медленно, но верно будем возвращаться в прошлое. Вы будете молодеть. Вы уже молодеете. И с этим ничего нельзя поделать, время подобно реке… но реке, которая течет вспять… и сейчас не двадцать четвертое декабря, а двадцать третье декабря, понедельник, стрелки часов крутятся назад, все быстрее и быстрее, и вот уже сегодня двадцать второе декабря, двадцатое, восемнадцатое… – Он продолжал в том же духе, пока не вернул память Джинджер в двенадцатое ноября. – Вы в кулинарии «Деликатесы от Бернстайна», сделали заказ. Вы чувствуете, как здесь вкусно пахнет жареным и приправами? Чувствуете? Так расскажите и мне, какие чудесные запахи вы ощущаете.

Джинджер глубоко и с наслаждением вздохнула, голос ее несколько потеплел:

– Пахнет чесноком, пирожками, медовыми пряниками, гвоздикой и корицей…

Она все так же сидела в кресле, с закрытыми глазами, но двигала головой влево и вправо, словно бы окидывая взором зал кулинарии.

– Шоколад. Понюхайте, как чудесно пахнет этот шоколадный торт!

– Просто великолепно, – одобрил Пабло. – Ну, расплачивайтесь, поворачивайтесь спиной к прилавку, лицом к выходу… Чем вы теперь озабочены?

– Никак не могу засунуть в сумочку бумажник, – сказала Джинджер.

– Так ведь у вас в одной руке пакет с покупками.

– Нужно наконец убрать этот бумажник в сумку.

– Бум! Вы столкнулись с человеком в шапке-ушанке.

Джинджер оторопело раскрыла рот.

– Он подхватил пакет с покупками, чтобы вы его не уронили, – подсказал Пабло.

– Ах! – воскликнула Джинджер.

– Он извиняется перед вами.

– Я сама недоглядела, – сказала Джинджер, словно бы обращаясь к человеку с бледным лицом в ушанке, которого видела в тот вторник в кулинарии.

– Он протягивает вам ваш пакет, вы забираете его и замечаете перчатки.

Лицо Джинджер исказилось гримасой ужаса, глаза раскрылись, она выпрямилась в кресле.

– Перчатки! Боже мой, перчатки!

– Расскажите мне, какие они, Джинджер!

– Черные, – тихим дрожащим голосом прошептала она. – Блестящие.

– Что еще?

– Нет! – закричала она, вскакивая с кресла.

– Пожалуйста, сядьте, – произнес Пабло.

Джинджер замерла, словно бы и не слышала его.

– Джинджер, приказываю вам сесть и расслабиться.

Она присела, весьма неохотно, на краешек кресла, сжав кулаки. Ее лучистые голубые глаза были широко раскрыты, но она видела не Пабло, а черные перчатки. Похоже было, что в любой момент она снова вскочит на ноги.

– Сейчас вы расслабитесь, Джинджер, вы успокоитесь, вы уже спокойны, совершенно спокойны. Вы понимаете?