Буратино бодро вышагивал, а сердце моё билось всё чаще, и когда он, остановившись в трёх метрах от меня, задорно, вскинув правую руку, зиганул, скачок адреналина толкнул меня к нему. Я побежал, а Буратино пульнул в меня красной молнией – рука, держащая зигу, опустилась и с её пальцев сорвался извилистый штрих огня. Разряд прошёл совсем рядом с моей щекой, аж волосы дыбом встали. Пришёл черёд и мне наносить удар. Мачете с лёгкостью перерубило деревяшке ноги, но он не упал. Меня инерция удара пронесла немного вперёд, а Буратино на одной ноге повернулся следом и опять выстрелил – теперь уж очень неточно. Я воспользовался его расфокусировкой и перерубил вторую ногу, он упал с характерным стуком и получил ещё одну зарубку на груди. Останавливаться я не собирался, поэтому с размаху послал мачете в башку зигующего Буратино, но и этот деревянный бродяга не собирался просто так разлёживаться – успел выстрелить, сволота – молния прошила грудную клетку, меня отбросило и отключило.

Не знаю сколько времени я валялся в отключке, но, когда пришёл в себя, всё было кончено. Буратино не подавал признаков активности, мои рёбра болели так, словно их хорошенько поджарили на гриле, но боль быстро уходила, а вместо неё тело наполняла уверенность. Я встал, подошёл к деревяшке полюбоваться. Последний мой удар рассёк голову Буратино наискосок, срубив верхнюю часть с глазами, носом, частью рта, оставив на шее лишь нижнюю челюсть и часть черепной коробки с ухом. Из Буратино сочилась липкая лиловая гадость, в которой что-то суетилось, копошилось. Рассматривать что именно жило в деревянном зомби у меня желания не было, мерзко.

Странная архитектура здания наводила на мысль, что строили больницу не совсем психически здоровые строители – чтобы спуститься на нижний этаж, мне пришлось идти от лифта через весь этаж к лестнице – там тоже была шахта лифта, но без самого лифта. Забегая вперёд, скажу, что и на других этажах было так же – чтобы спуститься, мне требовалось пройти этаж насквозь к следующей лестнице. Как в компьютерной игре, только это была не игра.

 Пешком я спустился на шестой этаж. Я оказался в месте, которое уже походило на настоящую больницу: широкий коридор с дверными проёмами, но без самих дверей, по которому гуляет горячий влажный ветер, словно поддувает из тропического воздуховода. От этого ветра я круто пропотел, на меня накинулся нездоровый жар, напала на кости ломота, словно я в одночасье заразился гриппом. Продвигался я осторожно, ожидал подвоха. С опаской заглянул в первый дверной проём. Да, стены только формировали проход, а внутри, где должна быть отдельная палата, перегородки отсутствовали и получалось одно помещение, вытянутое и уходящее в даль, с двумя бесконечными рядами больничных коек – справа и слева. Койки покрывали марлевые занавеси – что-то вроде защиты от москитов? – натянутые на каркас из железных прутьев. На койках лежали больные, то, что лежали именно больные, сомнений не возникало – изломанные, опухшие, истекающие разнообразными жидкостями – кто кровью, кто жирной чёрной гнилью, кто липким гноем, кто лоснился мутными непонятными каплями. Некоторые из бедолаг были раздеты до нага, другие маялись в пижамах, третьи страдали просто в нижнем белье. Многие лежали неподвижно, другие же выгибались, скручивались, сучили ногами, грозили руками – ни секунды покоя. Лица полные натуги – у кого неестественно белые, у кого багровые. Но не эта картина всеобщего страдания меня ужаснула, а то, что над каждой из коек, под потолком висели огромные куски, наросты плоти, связанные с постояльцами больничных, пропитанных потом и мочой лежанок, патрубками сосудов, ребристых как шланги или куриные горла. Опухоли. Я почему-то сразу понял, что под потолком висят злокачественные опухоли, выкачивающие жизненные соки из своих носителей. Бугристые, пузырчатые, странных форм и размеров, лоснящиеся от небывалых цветов, некоторые покрытые редким волосом, кошмарные, пульсирующие ядом и смертью.