– Скоро он придёт в себя, но если подобные вещи вновь окажутся у него под рукой, то за исход дела я не отвечаю… – кивая на рассыпанные среди зеркала порошок и таблетки, сочувственным голосом отозвался из-под марли врач, и глаза его вопросительно уставились на Пушкина, ожидая чего-то ещё, помимо полученного гонорара за услуги и молчание.

– А! Разумеется! Если Вам не трудно, будьте добры – избавьтесь от этой гадости! – мгновенно сообразил, к чему клонит сей молодой человек в белой повязке Пушкин, ладонью подталкивая ближе к врачу вопиющий средь стола криминальный компромат.

– Ну, вот и славно! Мальчик ваш почти уже в норме, и скоро окончательно выздоровеет от недуга! Извините за то, что назвал его наркоманом… ведь, и во врачебной практике бывают ошибки, особенно если ставишь диагноз впервые… а вот от компьютера, всё же, я бы порекомендовал вам держать его подальше! – рассовывая ссыпанную со стола наркоту в полиэтиленовые пакетики, да по карманам, благочестивым тоном извинился перед матерью Александра врач, и, лукаво подмигнув на прощание Пушкину, был таков, оставляя белокурого юношу, с хохочущим над этой ситуацией майором внутри, приходить в себя, взирая на мир глазами новорождённого.

“Ах вы, наркоманы проклятые, ну всюду буквально вас видишь, – что на должности, что в чужом теле! А ведь это ещё лишь практикант… Что же с ним будет, когда до врача выслужится?” – проводил званых гостей майор своими мыслями.

– Последние триста долларов отдал проходимцу! – оглядывая остатки белой пыли на зеркале, раздражённо признался матери Пушкин, и протянул руку к прожжённой для курения шиша бутылке.

– Не трогай личные вещи Александра! Оставь “Coca-Cola” на месте, а то вдруг он захочет ночью пить… – игнорируя то, что видит перед собой, оттолкнула руку старшего сына мать.

– Пить?… Что ж, вам виднее, что делать… смотрите сами… – со вздохом покорности отступился от претензий на исправление чужих ошибок Пушкин, добавив к сказанному ещё печальней: “Надеюсь, всё обойдётся без срочных дополнительных расходов, а то, как на зло, ещё и скульптуру свою новую никак не продам… звоню продавцу на вернисаж, а он чего-то не отвечает…”

– Не выдумывай глупости! Иди работай, и продавай её скорее, а то могут понадобиться какие-нибудь лекарства, и за интернет Александру, наверняка, заплатить пора… – сверкая негодующими глазами, огрызнулась на старшего сына мать, наводя на столе младшего отпрыска порядок, и пряча прожжённую бутыль с глаз долой – за монитор, чтобы та оставалась доступной взору Александра-младшего.

– Абонент не доступен… Уже в который раз! Ну почему так некстати?! Ведь мы договаривались созвониться сегодняшним вечером! Ведь и цену уже обговорили – тысяча долларов за эту деревянную куклу… осталось лишь созвониться, чтобы условиться о доставке и расчёте! – огорчённо недоумевал Пушкин, безрезультатно набирая номер своего делового партнера на сотовом, и в который раз беспомощно разводил руки перед матерью, ожидающей ответа с не меньшей тревогой.

Когда и мать, и брат, наконец-то, вышли из комнаты Александра-младшего, сам усатый майор, пережив вместе с юношей весь этот зловещий крах, основанный на одной лишь несдержанности к удовлетворению мозга и чувств, пожалел о том, что никак не способен повлиять на его дальнейшее поведение, потому что белокурый денди вновь заправил продырявленную бутылку кусочком шиша, и, тихонько ругаясь на старшего брата, за то, что тот отдал врачу все прочие, оставшиеся от барыги наркотики, вновь настроился на прослушивание религиозной музыки, заблагоухав от её воздействия кисло-сладким запахом нарушенного био-баланса.