Покуда мать со старшим сыном обменивались эмоциональными репликами, пытаясь оправдать возникшую из ниоткуда проблему навязанного им конфликта, младший её сын – белокурый Александр потушил игравший на его коже огонь багряных красок, раскурив лёгкую сигарету из собственной пачки – классом ниже тех, что остались за дверью в узорной шкатулке старшего брата, и волна прохладной печали за разницу в стоимости обволакивающего лёгкие дыма затопила и мысли о недавней склоке и вообще любые иные чувства, не связанные с предметом настоящего оценивания.

Когда шум за дверью малость унялся, Александр вновь прислонил око к глазку и, услышав вполне житейский и разумный разговор матери с низкорослым Пушкиным о возникшей необходимости отправляться по каким-то делам, дождался, покуда они разошлись по комнатам, чтобы переодеться к выходу на улицу.

Только тогда, высокий и элегантный в осанке сохраняемого настроения оскорблённого достоинства Александр распахнул дверь, и с невозмутимым видом отправился на кухню, готовить себе кофе, одновременно наблюдая за приготовлениями матери и старшего брата к выходу из квартиры.

Принужденный колдовской силой Велги находиться в центре чувств и мыслей белокурого юноши майор ощутил взыгравшую вдруг кровь и участившееся биение молодого сердца высокого и ладного его тела, как будто в предвосхищении какими-то, ждущими скорой реализации тайными намерениями, намерениями, наполненными вожделением и страстью, намерениями, томящимися в ожидании скорейшего ухода стесняющих их домочадцев.

Понимающе хмыкнув в недрах своей, заключённой в юном теле души, майор, без какого-либо осуждения, помня о том, что и сам был прежде молод, настроился на ожидание ухода сожителей по квартире вместе с Александром-младшим, резонно предполагая, что все, испытанные им в сем теле капризы и приступы ярости, реализуются сейчас в элементарном подростковом онанизме, отказывать в котором сам майор не смел себе даже в периоды бурных романов, наполненных любовью и возвышенной поэтикой чистых отношений с женщинами. В этот миг, переживая навязанное его душе томление, майор отступился даже от возникшего в нём осуждения того характера и нрава, с которым вместе, в одной плоти, пережил недавно, оскорбивший его нравственность, искусственно раззадоренный белокурым Александром конфликт со своим старшим братом Пушкиным.

“Очистка тоналя достигается лишь ценой длительной борьбы…” – вспомнились майору слова Нагваля, произнесённые в момент мучительной борьбы с ветром, в пространстве бесконечной пустоты, когда Велга пыталась уверить его в бессмысленности попыток искать в себе точку опоры, полагаясь на житейские представления, а вместо того – предоставить себя опустошающему чувству отрешённости, чтобы стать способным выдерживать битву Силы.

От этого юноши он, будучи взрослым и многоопытным, в своей внутренней борьбе за право называться свободным в суждениях и поступках, но – неизменно – нравственным человеком, не ждал, конечно, каких-то аскетических подвигов или суровой дисциплины в соблюдении кодекса шаблонных общественных норм, наивно требующих блюсти плотскую чистоту, не мараясь в грязи сладострастия к чему-то, кому-то или же самому себе, вне классических отношений с подружкой или невестой.

Поэтому, когда Александр, пользуясь удобным моментом уединённости, в оставленной на его попечение квартире, вдруг заглянул в комнату с красными шторами, заполненную, в некоем гнетущем полумраке, сонмом причудливых деревянных скульптур животных, обнажённых людей и жутких мифических существ с натуралистично вырезанными деталями тел, путешествующий в теле юноши майор ничуть не возмутился сим безобидным вторжением на территорию одного из новых своих родственников, имеющего, верно, какой-нибудь заветный эротический изыск в виде фотографии или видеофильма или ещё какого-нибудь предмета вожделения, коль уж сам антураж сей художественно убранной и таинственно мрачной комнаты, вызывал в госте и чувство легкого смущения и желание узнать больше того, что выставлено со столь нарочитой откровенностью.