– Как?! Чем может тяготить человека его собственное имя, а тем более – здоровое тело? – искренне удивился рассуждению Дамы Макс, да так, что, нарушив общую, внемлющую её рассказу заинтересованность товарищей, взял да перебил Нагваля на слове.
– Как? Чем? – театрально звеня голосом, передразнила интонацию вопросов Макса Велга, и продолжила: «В тот век, что вы живёте, дорогие мои, подобного рода недоразумения не новы! Ни один, подобный этому несчастному, человек обременён ныне тем, что в прошлом почитали за благость… Отягощённость бременем своего существования – удел не одних лишь каторжан, да проигравших битву заключённых в рабство воинов… Нет… Сегодня, в вашей цивилизованной реальности, такие муки – есть удел многих, живущих вполне обыкновенной гражданской жизнью человеков… Парадоксально, но узники нынешнего времени, томясь по тюрьмам, испытывают больше чувств и реальных переживаний, нежели многие социально адекватные законопослушенцы… жаль лишь, понимают этот парадокс заключённые под стражу лишь тогда, когда, выйдя вновь на свободу, сталкиваются с монолитом, застывшей во всех движениях свободы гражданской повседневности. Но, впрочем, сейчас я должна говорить хотя бы об одном, дабы не тратить драгоценного нашего времени, находящегося под надвигающейся от Кремля угрозой. Речь сейчас о нашем погибшем сотоварище… имя его, полученное им по наследству от небрежной отцовской легкомысленности, не неся в сути своей никаких привилегий, доставляло ему, по мере взросления, одни лишь неприятности, так как, звуча весьма привлекательно, требовало от Александра нашего бороться с чужими претензиями, выставляемыми ему в любой общественной организации. Проблема была не в том, что он автоматически становился объектом внимания, а в том, что его – имеющего полное право на некую собственную индивидуальность, постоянно сравнивали с тезкой… и, разумеется, не в пользу нашего с вами современника! А он, тем временем, лишь пытался строить свою жизнь, отчаянно отталкивая от себя чужие взоры и претензии, и ища в самом себе точку опоры для развития собственной своей индивидуальности. Не стану перечислять, чем он занимался на лоне социального поприща, скажу лишь, что, сам, своими силами, пытался улучшить он собственное существование; а поэтому успел уж и побывать, и в местах не столь отдалённых, и сменить ряд профессий, не угождавших его внутренним побуждениям, и промыкаться успел в нужде и невостребованности, не имея необходимого склада ума и характера, чтобы, например, стремясь к успеху, толкаться локтями с менеджерами младшего звена. А главное, роковое для него обстоятельство заключалось в том, что суета вся эта нынешняя была ему искренне чужда… ведь, несмотря на чужие сравнения, он действительно был поэтом! Но, милые мои, скажите – кому, кроме нас с вами, нужны стихи в наше время?…»
– А ведь совсем недавно он был готов реализоваться на поприще профессии радиоведущего… ведь сумел, самостоятельно, преисполнившись уверенности в своих силах, склеить этот аспект бытия, связавшись со мной через интернет! – азартно улыбаясь улыбкой спорщика, возразил Даме Эрудит.
– Увы, мой славный умник, на это действие его надоумила я сама… – извинительно скривив губы, развела руки в стороны Велга, и продолжила говорить об убитом: «Муки человеческой нереализованности нашего с вами Александра были столь выразительно невыносимы, что привлекли внимание самих богов! Его поэтическая невостребованность и, сопутствующее желание сбросить бремя дарования, наверняка тронули за душу самого одноглазого Одина, покровительствующего всем томимым даром сложения рифм на земле потомков Арийского и даже в чём-то Азирийского наследия в Халле*… Да, что красоты, упоминать о покровителе близком, когда Аполлон, сила ему и слава, ощущает в своей благодатной обители то мучительное томление, что испытывают его сродники в искусстве, хороня данные богами дары в здравом смысле общественного уклада жизни цивилизованных ваших современников!»