– Я надеюсь, что смогу переговорить с последователями Шамикаль, с которыми мы столкнемся и смогу убедить их не… – начала было Гулльвейг, но Сфинкс вновь перебил ее, сказав то же, что и я, когда мы с Гулльвейг говорили наедине в ее с Сайрисом комнате в Крате.

– Оставь надежду. Это пустая трата времени.

– Я не хочу, чтобы они умирали! – настаивала Гулльвейг. – Шамикаль сама говорила мне, что это лишь один из вариантов будущего, а теперь ведет себя так, что посылает кого-то другого на строгое свершение того, что должна была сделать я лишь в случае необходимости! Но ведь все может быть иначе!

– Забавный вы народ, жрецы, – фыркнул Сфинкс.

– Все зависит от тебя! – не слыша его, продолжала Гулльвейг. – Если и те трое, что идут за тобой… за всеми нами, поймут, какой ты, то… то…

– Какие глупости, – покачал головой Сфинкс.

– Ты и сама поняла, что сперва Шамикаль просила тебя об одном, а как только углядела в тебе нарастающее сомнение перед решающим шагом – послала других, но уже со строго определенной целью. – Подал голос Велерус. – От «приглядеть» до «убить» огромная пропасть. Будущее могло поменяться, или тебя хотели просто использовать?

Гулльвейг коснулась головы, словно она у нее заболела, и не ответила. Ее глаза были распахнуты от осознания того, во что она верить не хотела.

– Видимо, Шамикаль все-таки хочет обезопаситься, – повторил свои слова Сайрис.

– И ты, Гулльвейг, наивно полагаешь, что те трое станут тебя слушать? – повел бровью Велерус. – Если ты предупреждаешь о них всех нас и говоришь об этом так, то становится ясно, что они фанатики. Для них ты, как та, у которой Шамикаль забрала эту миссию, – ничто, ведь тебя сочли недостойной.

– Кажется, мы уже все поняли, что Боги считают нас своими инструментами, – вздохнула я, понимая, что когда-то первой об этом задумалась.

Вся эта тема вызывала беспокойство, которое, кружась в моей голове, отдавало эхом странной боли, непонятного страха и желания немедленно начать как-то действовать. Я стала заламывать пальцы, и вдруг все мы почувствовали холод, а я услышала знакомый, неразборчивый, но не смолкающий шепот. И прежде чем посмотреть на того, у кого я снова увижу алые глаза, я окинула взглядом остальных. Велерус держался за топор, – секунда, и он пустит его в бой, – в глазах Гулльвейг читался страх, а Сайрис хмурился. Я поглядела на Сфинкса и увидела, что он смотрел в небо так же, как уже неоднократно. Посмотрев на меня, он вопросительно склонил голову на бок. Лишь один его глаз сейчас был алым, – зеленый, – его окутывал туман. Но стоило Сфинксу моргнуть, все исчезло. Видимо, не я одна стала многословнее, обретая память, и не я одна стала обретать ее…

– И что сказал твой… «товарищ»? – с нажимом спросил Велерус, неохотно убирая руку с рукоятки топора.

– Гулльвейг не стоило так сильно переживать насчет Као, – пожал плечами Сфинкс, снова потянувшись к трубке. – В отличие от ваших Богов, он не находится где-то, он физически и магически во мне. Это сковывает его власть.

«До поры, до времени», – с болью в сердце подумала я.

Вот почему я не видела вокруг его тела багровых нитей от заключенных сделок, как у прочих, кто был связан с иными сущностями и черпал от них магию. Тут я впервые задумалась о том, что если Боги перерождались, значит, убить их окончательно не так-то просто. Та же Кассея, дочь Уробороса, Бога, оказалась оживлена в нашем Плане. Разве это ее дом?..

Гулльвейг, между тем, судорожно вздохнула, коснулась ленточки на своем запястье, чтобы успокоиться, опустила глаза и заговорила:

– Думаю, это и беспокоит Шамикаль. Она говорила мне, и я согласна с ней: все зависит от тебя, Сфинкс, – Гулльвейг все еще страшилась посмотреть на него, – и от того, каким путем ты будешь идти. Я вижу, что ты не позволяешь Као творить зло. У тебя была возможность убить меня и не один раз, но ты сдерживал его. И ты не творишь зла; сделал все, чтобы защитить детей… Я верю в тебя, и мне бы очень хотелось, чтобы те, кто по воле Шамикаль придут за нами тоже это поняли.