– Пути, – проговорила я, ощущая себя в реальности, и посмотрела под ноги. Никакой травы, а в голове – ностальгический шум природы…

– Как думаешь, из этих листьев вы с Гулльвейг сможете сварить какие-нибудь зелья?

– Хорошая идея! – обрадовалась я, убрала в сумку статуэтку, подлетела и стала собирать белые, мягкие на ощупь листья, борясь с лезущей в голову ассоциацией с белыми цветами акации.

Я не заметила, как и когда Велерус ушел, убедившись, что со мной все в порядке. От собственных мыслей я очнулась лишь тогда, когда меня окликнул по имени Сфинкс. Я подошла к нему; у входа в хижину, за порогом которой снова ничего не было видно, стояли остальные. Когда все мы уселись в повозку и Сайрис погнал лошадей, все исчезло: и хижина, и мишени, и частокол, и дерево.

До места очередного привала ехали молча: каждый думал о своем, благо, ничего серьезного с нами в пути не приключилось. Все больше в округе стало попадаться деревьев. Я украдкой поглядывала на каждого члена своей стаи и никого не могла прочитать: мало кто что-то говорил даже собравшись у костра. Разве что Гулльвейг кусок в горло не лез, когда все мы, наконец, перекусили. Насытившись, я вдыхала смольный запах выпускаемого Сфинксом дыма, пока он курил трубку, и впадала в транс, как вдруг Гулльвейг сдавленно заговорила:

– Если Фентхаим говорил правду, то я все еще скреплена с моей Богиней, Шамикаль, обещанием убить Сфинкса, если все пойдет по худшему варианту развития будущего… – она говорила, не поднимая ни глаз, ни головы. – Я дала ей слово и, получается, обязана его сдержать… Если не сдержу, она сделает это сама через меня… В голове не укладывается, что Богиня могла со мной так… она же сняла с меня это бремя… И если все это действительно снимается только смертью…

– Нет, – оборвала ее я, хотя и понимала, что мой случай слегка отличается от ее.

– Нет? – Гулльвейг посмотрела на меня с удивлением и надеждой.

– Нет, – повторила я, глядя ей прямо в глаза, и коснулась груди.

– А есть какие-то иные способы уйти от… от… от договора?.. Я ведь даже не поняла, что заключила его!

Я пожала плечами, догадываясь, почему Фентхаим отождествлял Богов и демонов, и кивнула в сторону Велеруса, не думая, что стоит напоминать, что за вещь он ищет. Вслух я произнесла:

– Смерть таких как мы с тобой точно не разрывает связь. Ни с кем.

Поэтому и убивать, и убиваться нам бессмысленно, – я хотела, чтобы Гулльвейг это поняла, чтобы все это поняли: ни о какой глобальной сделке между Као и Сфинксом речи ПОКА что не шло. У меня язык не поворачивался говорить об этом, а от мыслей вскипала кровь. Все больше и больше я склонялась к вере словам светлого духа в той шаманской землянке и думала, что каждый из нас уже устал обсуждать эту тему.

– Не знаю, поможет ли, но у меня есть одна мысль на этот счет, – сказала Гулльвейг, коснувшись ленточки на своем правом запястье. – Отказ от служения и силы вообще… До того просто имейте в виду…

– Что в конечном итоге все мы будем биться друг с другом? – спросила я, обойдя взглядом остальных.

Велерус возился со щитом, пытаясь настроиться на равномерное покачивание бурых нитей вокруг металлической поверхности. Сайрис поил лошадей, а Сфинкс курил трубку с таким видом, что все мы ему просто мерещимся.

Гулльвейг не ответила. Вдруг что-то хлопнуло, и Велерус скрылся за клубами тумана. Я поспешила всех успокоить, сказав, что вокруг его щита связались узелки нужного эффекта в ответ на какие-то мысли и это стоит запомнить для вызова подобного в бою. Когда туман рассеялся, Велерус прокашлялся и спросил Гулльвейг: