Присяжный поверенный Щастного В. А. Жданов в своей речи указал на недостаток фактическою материала для такого обвинения, назвал все предъявленные пункты обвинения малообоснованными, и ходатайствовал о полном оправдании А. Щастного79.

Речь В. А. Жданова продолжалась около двух часов.

«– Показания Троцкого, – говорил защитник, – можно разделить на две части: на фактические данные, очень ценные для дела, и на выводы, основанные на предположениях. Среди этих материалов обвинения, имеются также записи Щастного. Но ведь эти записи являются лишь изложением мыслей и взглядов автора. Их можно было поставить ему в вину только в том случае, если бы имелись указания, что он пытался осуществить эти мысли. Но на это нет решительно никаких доказательств. Остерегаю вас от чтения мыслей. Вспомните фразу Фуше: „Дайте мне три строчки из любого письма, и я приведу всякого автора к эшафоту“. Защитник переходит к характеристике обстановки, в которой Щастный начал работу. В это время никто не знал ни своих прав, ни обязанностей. Нам говорят, что положение о Балтийском флоте внесло ясность в эти отношения. Но посмотрите, как один параграф положения противоречит другому. При такой противоречивости у подсудимого не оставалось другого выхода, как применять обычную практику, и он обращается за советами к различным органам власти. Щастного обвиняют, что он смешивал оперативные и политические функции, но ведь за соблюдением этого разграничения должен следить комиссар. Почему же не он, Комиссар, сидит на скамье подсудимых? Щастного обвиняют в том, что он не принял мер к установлению демаркационной линии. Но ведь переговоры об установлении такой линии лежат в области политической, а Щастный обязан был только выполнять технические задачи, установленные этими переговорами. И все стрелы, пущенные Троцким в связи с этим вопросом, по адресу Щастного, должны быть направлены в Блохина. Щастного обвиняют в том, что он противился назначению Флеровского. Но ведь приказ о назначении Флеровского комиссаром не был послан во флот по вине морского комиссариата. За эту оплошность, опять, хотят судить Щастного, а не действительных виновников. Щастного обвиняют в том, что он не принял меры к аресту контрреволюционных офицеров. Но в действительности, был приказ об их увольнении, а не об их аресте. Увольнение же офицеров, согласно правилам, могло последовать только по распоряжению Морской коллегии, но не по приказанию Щастного. – Троцкий, – говорит Жданов, – обвинял Щастного в непринятии мер к взрыву флота в случае необходимости. Но если вчитаться в телеграмму Троцкого к Щастному, то станет ясно, что первая мысль о необходимости ради спасения флота увести его в Ладожское озеро, была подана Щастным. Укорять человека, заговорившего первым о необходимости спасения флота, в том, что он не принял должных мер к его спасению от немцев, является, по меньшей мере, странным. Вопрос о проходе судов через петербургские мосты является для Щастного особенно важным. Это касается его репутации, как моряка. Вспомните, что Щастный провел флот из Гельсинфорса в Кронштадт в самых ужасных условиях, причем ни одно судно не пострадало; немцы же, попытавшись пойти тем же путём, потеряли два человека. Для Щастного было бы слишком оскорбительно, если обвинение, брошенное ему в непринятии мер к уничтожению флота, было бы основано на фактах. Но телеграмма Троцкого по этому вопросу не давала Щастному тех необходимых указаний, начало её противоречит концу. Да, Щастный противился тому, чтобы морякам были выданы награды за уничтожение кораблей. Но он считал, что это их долг, а за исполнение долга наград не берут. Фразу: „Наш моряк продаваться не будет“, сказал не Щастный, как утверждает обвинитель, а комиссар Блохин. Рекомендую обвинителю