, когда он говорит, что у него были видения, и что он в них верит. В этой конкретной индейской культуре переживание видений и галлюцинаций считается особым даром, ниспосланным духами, и они намеренно вызываются, поскольку сообщают имеющему их человеку определённый престиж. У нас человек, говоривший в течение часа со своим покойным дедушкой, был бы сочтён невротиком или психотиком; между тем в некоторых индейских племенах общение с предками является принятым обычаем.

Мы сочли бы настоящим невротиком человека, принимающего за смертельную обиду упоминание его умершего родственника; но в культуре апашей хикарилья он был бы вполне нормален[3]. Мы сочли бы невротиком мужчину, смертельно испугавшегося приближения менструирующей женщины, но во многих первобытных племенах страх, внушаемый менструацией, вполне обычен.

Понятие нормальности меняется не только от культуры к культуре, но и в пределах той же культуры, с течением времени. Если бы, например, в наше время зрелая и независимая женщина считала себя “падшей женщиной”, “недостойной любви порядочного человека”, потому что вступала в половые сношения, люди заподозрили бы – во всяком случае, во многих общественных кругах, – что у неё невроз. Но лет сорок назад такое чувство вины рассматривалось бы как нормальное явление[4]. Понятие нормальности меняется также в зависимости от общественного класса. Члены феодального класса считали, например, нормальным, что мужчина никогда ничего не делает, кроме периодов активности во время охоты или войны; между тем, человек из мелкой буржуазии с той же установкой считался бы безусловно ненормальным. Такое же различие обнаруживается в зависимости от пола, насколько оно принято в данной культуре; например, оно существует в западной культуре, где принято думать, что мужчины и женщины имеют разный темперамент. Для женщины признается “нормальной” одержимость мыслью о старении в возрасте около сорока лет, между тем как мужчина с таким беспокойством, в том же возрасте, был бы сочтён невротиком.

Как известно каждому образованному человеку, понятие нормальности варьирует в зависимости от обстоятельств. Китайцы едят пищу, отличную от нашей; эскимосы имеют иное представление о чистоте; шаманы лечат людей иначе, чем современные врачи. Менее отдают себе отчёт в том, что есть различия не только в обычаях, но и в стремлениях и чувствах, хотя антропологи явно или неявно об этом говорили[5]. Одна из заслуг современной антропологии, как выразился Сепер[6], состоит в том, что она всегда, снова и снова, открывает нормальное. Есть основательные причины, по которым каждая культура цепляется за представление, что её чувства и стремления являются нормальным выражением “природы человека”[7], и психология не составляет исключения из этого правила. Например, Фрейд вывел из своих наблюдений, что женщина ревнивее мужчины, а затем попытался объяснить это как общее явление, биологическими причинами[8]. По-видимому, Фрейд предполагал также, что все люди испытывают чувство вины по поводу убийства[9]. Но, бесспорно, наибольшие вариации существуют как раз в установке по отношению к убийству. Как показал Петер Фрейхен”[10], эскимосы не считают, что убийцу надо наказывать. Во многих первобытных племенах ущерб, нанесённый семье убийством одного из её членов посторонним лицом, может быть искуплен доставлением заместителя. В некоторых культурах чувства матери, у которой убит сын, могут быть умиротворены усыновлением убийцы вместо убитого[11].

Дальнейшие открытия антропологов заставляют нас признать, что некоторые из наших представлений о природе человека весьма наивны, например, представления, будто человеку по природе его присущи такие свойства, как склонность к соревнованию, соперничество между братьями, сёстрами или теми и другими, близость чувства привязанности к сексуальности. Наше понятие нормальности происходит от одобрения некоторых стандартов поведения и чувствования в пределах некоторой группы, вырабатывающей эти стандарты у своих членов. Но сами стандарты зависят от культуры, эпохи, класса и пола.