— Правда. Очень красиво получилось.

— Но на мишку не похоже, — вздохнула Надя.

— Зато на Чебурашку очень похоже. Такие ушки большие получились. Надь, — я провела ладонью по её мягким волосам, — если у тебя что-то не получается, ты всегда можешь позвать меня, и я подскажу. Не стесняйся. Мы же договаривались с тобой: поднимаешь руку, зовёшь меня, и я сразу иду к тебе.

— Я плосто… я… извините, — девочка опустила глаза, еще сильнее зажалась.

— Надь, тебя что-то тревожит?

Она помотала головой, и я, к стыду своему, испытала облегчение. Я всё равно не имею право ни во что вмешиваться, и ответ Нади меня устроил.

Но Надя не отошла от моего стола. Так и продолжила стоять, грустно опустив глаза.

— Надюша?

— Мальчишки… во дворе, — она с заметным трудом выговорила сложную букву.

— Они тебя обижают?

— Не меня. Вчела, ой, вчера я шла с урока музыки, а у нас во дворе мальчишки котёнка мучили. За хвост его раскручивали, пинали, — Надя всхлипнула, да и я еле удержалась от слёз. — Зачем они так поступили? Котику же больно, он так плакал, а они смеялись. Они злые, мальчишек наказать надо!

— Надюш, — я приобняла девочку, и поймала ревнивые взгляды нескольких ребят из нашей группы, — у них могут быть проблемы в семье, или этих мальчиков сверстники обижают. Вот они и вымещают обиды на более беззащитных. Совсем необязательно, что эти ребята злые. Может, они просто несчастные. А котёнок… я понимаю, такое очень больно видеть, но… — я замялась, что ей сказать? Чтобы забыла? — Но, может, котика они отпустили, и он убежал, и нашёл свой дом!

— А я его спасла. Я завизжала так громко, что горло до сих пор болит. Вот здесь, — Надюша прижала пальчики к верхней части шеи. — Страшно было, мальчишки большие, но я визжала и кричала что полицию позову. Они котёнка упустили, а он под машину спрятался. Я его еле выманила. И на чердаке спрятала, — повинилась девочка понуро. — Мама бы не разрешила его оставить. Я просила собачку, а мама говорит: ремонт новый, нельзя. Но я же не могла бросить котика! Спрятала, еду ему буду носить. Он хорошенький, маленький такой, с вашу ладошку. А мальчишки злые! Они сказали, что устроят мне. Севиль Самировна, я правильно поступила?

Ох, Надя, — я с жалостью взглянула на девочку. И себя вспомнила в примерно такой же ситуации, и в том же возрасте. Но я не к учителю побежала, а к дедушке. И он что-то сказал мне тогда, что-то важное. Что-то о том, что самое страшное, что может в жизни случиться — это равнодушие. И если ему станет плохо на улице, если он будет лежать и умирать, то пусть лучше двое прохожих его пнут, а третий руку помощи подаст, чем все трое пожмут плечами, и мимо пройдут. Сейчас так живо вспомнилось высказывание дедушки, а ведь я взрослела, и забывала о неравнодушии.

Вот и про Надю думала, что не моё это дело — её детские печали.

— Ты правильно поступила, Надюш. Ты молодец, ты очень смелая девочка. Но бегать на чердак опасно, давай я поговорю с твоими родителями.

— Но они запретят мне кормить Филю!

— А вдруг не запретят? Давай, всё же, я поговорю с ними, и если запретят, — я напомнила себе о неравнодушии, — я его себе заберу, а ты сможешь приходить, и играть с ним. Как тебе такая идея?

Вместо ответа Надя порывисто обняла меня.

— Надюш, тебя кто-то еще обижает? Ты очень изменилась. Учительница? Одноклассники?

— Учительница у нас хорошая.

— Значит, ребята из класса?

— Я не должна ябедничать, это неправильно, — Надя шмыгнула носом, чем подтвердила ту самую мысль, которая почти год у меня в голове крутилась, но я её и не подумала озвучить, хотя видела, как ребёнок угасает.