– И ещё раз попытаюсь, – кивнул в ответ Алексей Давыдович, – как только мы с вами закончим.

– Не думаю, – улыбнулся Ростислав Фёдорович.

– А не надо думать за других, милейший, – мягко посоветовал ему Алексей Давыдович и вынул из плоского портфеля бумаги. – Вчера я продал квартиру, – вот документы. Юноша дал мне чек, сославшись на нехватку наличных денег. Я знаком с вашим банком, – мягко и ядовито добавил он. – Да и чеки живьём не раз видел, вы уж простите. Так что без колебаний согласился в полной уверенности, что проблем не будет. И их не будет, уверяю вас. По крайней мере у меня.

Директор долго смотрел в глаза Алексею Давыдовичу, который улыбался всё шире и шире с каждой секундой. Затем коротко кивнул.

– Действительно! – бодро начал он. – Что ж это я?.. Прошу вас… – Он вопросительно посмотрел на Алексея Давыдовича. – …простите?..

– Алексей Давыдович Штерн, – представился Алексей Давыдович.

– Покойная бабушка псевдоним придумала? – с вежливой улыбкой спросил Ростислав Фёдорович.

– Что вы сказали? – вежливость застыла на лице Алексея Давыдовича посмертной маской.

– Вам деньги в кейс уложить или вы с пакетом пришли? – спокойно спросил Ростислав Фёдорович.

– С походным саквояжем, – успокоил Алексей Давыдович, показав на свой портфель. – Удобен, знаете ли. Рекомендую.

– Всего наилучшего! – улыбаясь, как ясный майский день, попрощался Ростислав Фёдорович.

– И вам… – Алексей Давыдович вопросительно посмотрел на директора: – …простите?..

– Ростислав Фёдорович Иванов, – с готовностью представился тот.

– Какая редкая фамилия! – восхитился Алексей Давыдович. – Ну, Ростислав Фёдорович, не болеть вам!

Алексей Давыдович покинул кабинет и директора в нём в большой задумчивости. Сам же поспешил в коммунальную квартиру, где ему навстречу из своей комнаты пулей вылетел Андрей и застыл в коридоре, не смея даже спросить.

Папа не торопился отвечать на немой и такой животрепещущий вопрос. Папа снял свою безумную шляпу. Папа выпустил из руки саквояж, который звучно и тяжело шлёпнулся на пол. Андрей с сумасшедшей радостью уставился на саквояж.

– Папа, взял, да?

– Концепция поменялась! – торжественно, как Гитлер перед камерой Рифеншталь, возвестил папа.

– Как будто кто-то знал предыдущую! – негромко бросил Болдину Андрей.

– Сына! – воззвал Алексей Давыдович и, выдержав значительную паузу, объявил: – Мы будем брать банк!

КОГДА-ТО ДАВНО

В дальнем углу золотого старого парка, в заброшенном сарайчике, над открытой коробкой из-под кед «Советский спорт» сидел Вовка и смотрел на браслеты, одно колье, четыре кольца, массивный перстень с печаткой и дюжину царских червонцев. Он смотрел и слушал бабушкин голос, который то ли ветер доносил до него, то ли что-то иное, во что он не верил никогда. Голос этот был такой близкий и такой мёртвый, что по холке Вовки пробегала дрожь, но он бы всё отдал за то, чтобы голос не замолкал, чтобы он звучал и звучал каждую минуту его жизни, скрытый ото всех, данный только ему как знак того, что всё – не зря, что всё – можно и что всё – ой, как нужно.

Вовка нашёл в коробке то, что искал: крупный, с кулачок двухлетки, рубин. Вовка поднял его и посмотрел сквозь грани камня на солнце, и прошлое, ещё более дальнее, чем то, в котором он был сейчас, обрело не только голос, но и форму.

– Думаешь, почему меня эта старая кочерга Гретой Гарбо называет? – привычно-насмешливо спросила бабушка.

Ах, какая красивая была эта бабушка! Старая-старая красивая старуха. Пальцы – в кольцах, в зубах мундштук с длинной сигаретой. Глаз перманентно прищурен. Сидит она в кресле, опираясь на трость, и хочется ей поклоны бить и честь отдавать без приказа на то. Сам Вовка, гордый собой после первого в жизни бритья, сидел напротив. Только смотрел он не на бабушку, а на то, что лежало на столе, прямо перед ним. Браслеты, одно колье, четыре кольца, массивный перстень с печаткой, дюжина царских червонцев и крупный, с кулачок двухлетки, рубин.