Если мы добавим, что разочарование ожидало не только «консервативно настроенных политиков», но и многочисленных сторонников теории мейнстрима, участвовавших в формировании переходной политики, останется только сделать вывод, что мы должны пересмотреть свое понимание мотивов преследования собственных интересов – от убеждений и ожиданий до глубоко укоренившихся общественных норм.
Давайте посмотрим на причины, в силу которых общественная наука вообще и экономика в частности оказались совершенно не готовы справиться с задачами, которые открылись им вместе с дверью в великую «лабораторию реформ».
II. Предмет и традиция общественной науки
С незапамятных времен исследование и совершение открытий составляют неотъемлемую часть человеческого существования. Люди издавна стремились улучшить свой удел, придумывая все новые способы обеспечить свою жизнь и выискивая для этого места получше, что выражалось в постоянном потоке низкотехнологичных инноваций, а также в постепенной колонизации новых земель. На более зрелищном уровне эти попытки ассоциируются у нас с великими именами, с путешественниками и изобретателями, о свершениях которых рассказывается в книгах по истории.
История научных и географических открытий завораживает, прежде всего как захватывающий рассказ. Невозможно не увлечься приключениями великих путешественников, которые отправлялись в путь в поисках Индии и Китая, погружались в самое сердце Африки и состязались в том, кто первым достигнет Северного и Южного полюсов. Также невозможно не увлечься историями о жизни и работе великих ученых, совершивших прорывы в математике, астрономии, физике, медицине и т. д. И те и другие подтверждают, что независимо от культурной принадлежности люди всегда были одержимы стремлением к открытиям и усовершенствованиям.
На более глубоком уровне рассмотрения, однако, становится очевидно, что захватывающий рассказ полон осложнений и важных вопросов, ответы на которые до сих пор не получены. Почему, например, технический прогресс так неравномерно затронул разные культуры? Почему китайцы и арабы, когда-то настолько опережавшие европейцев, «внезапно» сошли с дистанции? Существуют ли особенности, которые делают одни культуры более благоприятными для совершения научных и географических открытий, чем другие? Правильно ли Джоэль Мокир спрашивает: «Какие социальные условия делают индивидов новаторами, какие стимулы, мотивы и институты ведут к созданию экономики, поощряющей творческий подход к технологиям?»[114].
В то же время уверены ли мы, что знаем всю правду о том, как невероятный скачок технологической креативности внезапно перенес несколько европейских стран на траекторию развития, которая впоследствии стала известна как «восхождение Запада»?[115] Правы ли Дуглас Норт и Роберт Томас, когда тесно связывают этот процесс с рынками и правами собственности?[116] Можем ли мы на самом деле объяснить, почему паровому двигателю пришлось дожидаться Джеймса Уатта, хотя необходимая для его создания технология была известна еще в Древнем Египте?[117] И согласны ли мы, что 1750 г. правильно определен как начало того подъема, который привел к появлению «Запада»?[118]
В данной главе мы не пытаемся найти ответы на все эти вопросы. У нас более узкая цель: обсудить появление и эволюцию организованного знания, а также постепенный рост того, что со временем, в начале XIX в., стало называться «общественной наукой»[119]. Однако пока будем следовать своему плану, нам может оказаться полезным не забывать обо всех этих вопросах.
На протяжении большей части истории человечества прослеживается четкая связь между наукой и географическими открытиями, с одной стороны, и улучшением условий человеческой жизни – с другой. Конечно, приходится признать, что изобретательность человека имеет и обратную сторону, поскольку позволяет ему постоянно совершенствовать способы нанесения вреда себе подобным. Однако нельзя не изумляться тому, как эта изобретательность со временем все сильнее улучшает качество жизни человечества. Как минимум, это верно в отношении точных наук.