В «Узле4» использовали комплексную схему воздействия: аудиочастоты, модулированные по принципу биения волн, фотостимуляцию с ритмом Тета, а также дыхательные и температурные переключения. Операторов помещали в белые комнаты – среду сенсорной депривации, исключающей любые привычные стимулы. Там, на грани истощения и всплеска внутреннего потенциала, фиксировались эпизоды феноменального восприятия: ощущение чужого присутствия, формирование символьных структур, совпадающих с древними архетипами, и появление «внутреннего языка», который операторы не могли вспомнить в обычном состоянии.

Те, кто подвергался полному циклу, либо утрачивали связь с реальностью, либо возвращались… иными. Вы – пятый, Алексей. Но в вашем случае мы видим не просто поломку, а… возможный прорыв. То, что произошло, выходит за рамки обычной научной практики. Мы стоим на пороге чего-то нового.

Вы отличаетесь от них. Фермер с Алтая и инженер из Севастополя описали свой опыт сквозь призму страха – они теряли себя в голосах и образах, не находя опоры. Лётчик из Новосибирска и студент из Тбилиси слышали лишь эхо чужих миров и сдавались панике. А вы, Алексей, сохранили центр личности: ваш научный кругозор и астрономическая интуиция дали вам понимание, что контакт – это не шок, а диалог. Вы не жертва своего сознания, вы – активный медиатор, возможно, первый, кто не только выдержал воздействие, но и смог направить его – как проводник, а не как носитель. готовый управлять потоком информации, а не растворяться в нём.

Волков ощутил знакомую дрожь: его сознание не было его. Оно текло, смешиваясь с фоном, где мелькали образы чужих миров.

– Вы помните – вы не подопытный. вы – канал.

Выходя в коридор, Алексей взглянул на своё отражение: лицо бледное, глаза тусклые, губы посинели. Он больше не мог притворяться обычным человеком.

Мысль об этике участия в эксперименте сверлила изнутри. Он, привыкший к рациональности и точным расчётам, вдруг оказался на грани: здесь, в «Узле4», не было ни гарантии безопасности, ни ясности последствий. Где заканчивается долг перед наукой и начинается сделка с неизвестным? Что, если его личность действительно растворится – не метафорически, а буквально – в чужом сознании, в том, что смотрит сквозь ледяные пещеры и говорит на языке архетипов?

Вспомнилась комната в подмосковной квартире: чайник, забытый на плите, рябина за окном, руки Лены, чуть холодные по утрам. Он не успел ей сказать, что уезжает навсегда. Официально – в экспедицию, неофициально – в зону, где даже имена стираются.

Он чувствовал: эксперимент не просто о границах сознания – скорее о праве остаться собой. Это вторжение в священное, где человек теряет свою индивидуальность и становится не просто наблюдателем, а проводником, узлом, точкой пересборки. И если назад дороги нет, то кем он станет, пройдя сквозь это?

И почему именно он?

Оно знает через меня.

Это был не просто снег, а вещество, вырвавшееся из забытого сна, растекающееся по пустоте. Алексей, сжимая в руках старый компас – грубый, поцарапанный, переживший бесчисленные страдания, – вглядывался в нависающую над ним гору. Вершина её была расколота, словно памятник забытому богу, и окутана не просто тьмой, а какой-то первобытной пустотой, лишённой всех законов и перспектив. Вход – узкий, дрожащий, словно он и не должен был бы быть здесь, как бездонная яма в ткани реальности. Пахло не просто морозной пылью, а чем-то более глубоким, расплавленным, как металл, обретший форму боли.

В этот момент его сознание начало медленно расползаться в неизведанную, бессмысленную пустоту. Он ощущал, как его восприятие мира теряет связь с логикой, как стены комнаты начинают искажаться, а сама реальность срывается в зыбкую иллюзию, растягиваясь в многослойную плёнку, теряя все линейные признаки. Он почувствовал, что движется не в сторону, а сквозь. Время, которое ещё несколько секунд назад казалось осознанным и структурированным, теперь становилось лишь прерывистыми рывками, ускользающими как тени.